– Да, но здесь нет ни одной платежки. А номера счетов? В каких банках?
– Э нет, — едва не поперхнулся салатом утративший было бдительность Шустрый. — Командовать парадом буду я. Вы — деловая женщина, но и я не пальцем делан. Извиняюсь, конечно… Развод — после начала проверки, а номера счетов и прочее — после нашей с вами официальной регистрации. Как говорит Остап Бендер, утром — деньги, вечером — стулья. Золотое правило.
Он налил себе из графина апельсиновый сок, выпил и откинулся на спинку кресла.
– Вообще Остап Бендер — мой идеал, — просветил он собеседницу. — Я тоже мечтаю накопить деньжат и свалить отсюда к чертовой матери, лучше, конечно, в Штаты, но сойдет и Германия, к примеру. Только не Рио-де-Жанейро, там нищета — ужас! Я был, видел. А белых штанов, о которых так мечтал товарищ Бендер, везде полно. Вы знаете, почему у них носят белые штаны, а у нас нет? У них грязи нет. Совсем. Все есть, а грязи нет.
– А мне вы отвели роль мадам Грицацуевой? — весело поинтересовалась Ирина.
– Нет, мадам Грицацуева — это Верка, — успокоил ее не уловивший подтекста Шустрый. — У нее фирма уже раскрученная была, я при ней оптовиком был. Так, мелкий, был у меня свой ларек. Она сама меня на себе женила, я пахал как бобик, там половина денег теперь моя по совести. И как налоговую кинуть, это тоже я придумал, не она. Клевая схема, сколько вы головы ломали, всю бухгалтерию на уши поставили — и обломались. А она меня до сих пор за шестерку держит, за сявку. Еще и любовника себе завела, не скрывает даже. Ну ладно, думаю, я тебе покажу шестерку. Я свой стул уже взял, теперь пусть мадам Грицацуева попрыгает. Я даже хотел просто в налоговую телегу накатать: пусть, думаю, все заберут, лишь бы эта… надо мной не издевалась. Потом схема мне в голову пришла — и, короче, ваше объявление. Я глазам своим не поверил!
– А если я откажусь? — на всякий случай спросила Ирина.
– Так я ничем не рискую, — все-таки улыбался Шустрый ужасно обаятельно. — Вы без этих вот бумажек ничего не докажете. К тому же я ведь вам выгодную сделку предлагаю. Вас повысят по службе непременно. И никакого риска. Нам этих денег хватит надолго, если вложить с умом…
Звонок в дверь избавил Ирину от необходимости отвечать. Она вышла в прихожую, а Шустрый, оставшись один, схватил еще несколько ложек салата — видимо, был и вправду голоден — и с интересом принялся осматривать комнату, напевая с набитым ртом: «О Рио, Рио, сколько порыва, сколько зноя в южных очах…» Ирина вернулась в комнату в сопровождении участкового, и на этот раз она ему была почти рада и даже пригласила пройти. Вот кто поможет ей избавиться от противного и вот уж точно не в меру… Шустрого.
– Вы все-таки вернулись? Что Лев Николаевич? А у меня тут новый гость, как вы и предполагали…
– Да, мы со Львом Николаевичем объяснение написали, я его отпустил и сам домой пошел — я тут недалеко живу, — объяснял Ирине участковый, явно обрадованный неожиданно теплым приемом. — Дай, думаю, зайду, все ли в порядке, а то…
Он замолк на полуслове, потому что увидел, как незнакомый молодой человек, словно партизан на допросе, за спиной у Ирины… ест какие-то бумаги. Милиционер, не раздумывая, бросился к нему. Завязалась потасовка. Ирина отлетела в угол и там замерла, прижав ладонь к губам. Зачем — непонятно, кричать она не собиралась, так как безоговорочно верила в победу участкового. Наверное, в кино видела такой жест, подходящий к данному случаю. Довольно быстро выяснилось, что ставки были сделаны правильно, победу одержали конечно же профессионализм и опыт. Отобранные документы милиционер аккуратно разгладил и положил на стол подальше от Шустрого.
– Что тут у вас происходит? — строго спорил он у Ирины. — Вы же собирались уходить.
– А у нас тут черт знает что происходит! — злорадно доложила Ирина, с удовольствием глядя в вытянувшееся лицо Олега. — Я как раз собиралась, а тут вот молодой человек… Скажите, пожалуйста, а если я напишу заявление, что он ко мне ворвался — что ему за это будет?
– Так… Это будет… — растерялся участковый. — Статья… Черт, мы же только что читали — вот память!
Он принялся рыться в карманах в поисках Уголовного кодекса, но тут Шустрый неожиданно пришел ему на помощь.
– Сто тридцать девятая УК. — И, заметив удивленный взгляд милиционера, пояснил: — Я, конечно, не херувим, но я чту Уголовный кодекс, как завещал великий Бендер. А она, между прочим, сама объявление дала! Так что не пришьете, у меня и газетка есть… Дома.
– Никакого объявления я не давала! — тут же открестилась Ирина. — И вам, между прочим, пыталась объяснить, но вы меня не слушали. Вы ворвались ко мне в квартиру, я испугалась.
– Но это же… подло! — по-бабьи взвизгнул Шустрый, окончательно поставив крест на своем любовно взлелеянном имидже мачо. — Ведь вы же сами… Разве так можно?!
Ирина молчала. Ей даже стыдно не было. Уж больно гадкий попался мальчишка, не грех такого и проучить.
– Пройдемте, пройдемте, гражданин, в райотделе разберемся, — взял его за локоть участковый. — И документики я заберу. Мне почему-то кажется, что это очень интересные документики, вы ведь немного успели съесть, страницы полторы-две, не больше?
Вместо ответа Шустрый начал громко икать.
– Отпустите его… правда, не врывался он, я с ним, кажется, даже раньше встречалась, — сжалилась Ирина.
Старший лейтенант Петрухин явно колебался, но тут его взгляд упал на принесенные Шустрым розы, и это немедленно придало ему решительности. Он звонко шлепнул Шустрого ладонью по спине, отчего тот испуганно вытаращил глаза, но икать перестал.
– Ничего, проверим документы, снимем показания, пока как со свидетеля. А там видно будет. Пройдемте, гражданин!
Милиционер увел Шустрого, который уже в прихожей опять начал нервно икать. Не успела Ирина войти в гостиную, как раздался телефонный звонок. Она посмотрела на определитель — Валентин. И трубку снимать не стала, хотя, конечно, это было глупо. Хорошо, они поговорят, только не сегодня и не сию минуту. Хватит уже с нее общения на сегодня. Она села на диван, долго сидела, пытаясь поймать за хвост хоть одну мало-мальски стоящую мысль, но они проносились слишком быстро и друг с другом никак не соотносились. Чаю, что ли, выпить — надо же чем-то заняться, лениво прикидывала Ирина. Но не хотелось ни чаю, ни вставать и идти на кухню. Неловко повернувшись, она смахнула со столика пустой стакан из-под сока и даже поленилась нагнуться посмотреть, будет на ковре пятно или нет.
– А, ну и ладно, все одно к одному, — громко сказала она самой себе. — Идиотский вечер. Вечер с идиотами. Достоевский отдыхает. Я разговариваю сама с собой. А со мной разговаривает рамочка для фотографий. Надо подарить себе попугая, хоть будет с кем поговорить… — И передразнила вслух: — «Ир-ра хор-рошая! Ир-ра хор-р-рошая!».
И после длинной паузы добавила от души:
– Ира — дура!
Но сеанс самокритики ожидаемого успокоения не принес. Ирина, вздыхая, переоделась в домашний халат — махровый, желтый в черный горошек, честно говоря, немного застиранный, но зато ужасно уютный, влезла в шерстяные носки и тапочки с собачьими мордами впереди. Подумав, принесла из кухни бутылку вина, фрукты, конфеты. Пристроила все это на столик, полюбовалась композицией. Включила телевизор, налила в бокал вина, поудобнее угнездилась в кресле. Потом вскочила, погасила свет и зажгла елочную гирлянду. От мельтешения разноцветных огоньков в комнате стало веселее и даже промелькнула какое-то детское — нет, не воспоминание даже, а ощущение, которое она не выразила бы словами. Оказывается, прав был Лев Николаевич — должна быть елка, и гирлянда должна гореть. Ирина отпила вина, прихватила горсть конфет, влезла с ногами в кресло. Именно так она и собирается провести остаток новогоднего вечера, пусть в дверь хоть молотком стучат, она не откроет — дудки!
