– Спасибочки! – ехидно вставила Галина. – Знаем мы эти суды. На х… надо!
– Вот и я говорю, – охотно согласилась с ней женщина, мимоходом улыбнувшись. – Дорога здесь все равно будет. Думаете, почему у вас капремонта никогда не делали? Потому что дом предназначен под снос, вот ЖКО вами и не занималось, зачем тратить деньги впустую? Кстати сказать, владелец помещений на первом этаже уже дал свое согласие, и тоже получит компенсацию наравне с вами. Он деловой человек и прекрасно понимает, что другого варианта у него просто нет. Еще есть вопросы? Ну, тогда все на сегодня. Я понимаю, что вам надо все обдумать. Утро вечера мудренее, я к вам завтра зайду и побеседую с каждым. Можно прямо с утра?
Вопрос был адресован всем. Но Пустовалов молча пожал плечами, Мокроносов пробормотал, что завтра с утра он будет «очень занят», а Галина сообщила, что с утра уйдет на работу, кинув на Ба уничтожающий взгляд и демонстративно запихнув окурок между ребер батареи.
– А вы? Вы утром будете дома? – повернулась к Ба настойчивая женщина, не спрашивая, а скорее утверждая.
– Я? Н-нет, – растерялась Ба. – Только не утром. И внука дома не будет. Лучше вечером. И не завтра. Мне надо подумать.
– Ну хорошо, тогда мы будем созваниваться, – подвела итог женщина и вместе с угрюмым Ларькиным, за все время так и не сказавшим ни слова, направилась к выходу.
Никто из жильцов, ошарашенных новостью, с ними даже не попрощался, и только когда оглушительно хлопнула железная дверь подъезда, все, не глядя друг на друга, как будто в чем-то виноватые, расползлись по своим квартирам.
Левушка пришел через час после собрания, уставший и злой. Пока он ковырял вилкой рыбу, Ба, волнуясь, рассказывала ему о собрании. Она нарушала правило: неприятные вопросы они всегда обсуждали после ужина, но и держать это в себе она не могла.
– Представляешь? Мы здесь прожили двадцать лет! Район хороший, к соседям я привыкла. – Ба говорила сбивчиво, от волнения перескакивая с одного на другое. – Под снос! Такой дом! Да как же можно?
Она наконец внимательно посмотрела на Левушку и увидела на его лице страдание.
– Боже мой, ты не переживай так, Левушка! – немедленно испугалась Ба. – Может быть, все еще и образуется. Я понимаю, что тебе тоже жаль этот дом, ты же здесь вырос, он тебя совсем крохой помнит. Надо писать, добиваться… Я завтра же… Ты не переживай!
– Ба, ну чего ты с этим домом? – отмахнулся Левушка. – Старая развалина, крыша протекает, лестница шатается. Под окном весь день пробки. Поменяемся и переедем, и район хороший найдем, чтоб квартира с балконом. Большой такой балкон, на два окна, и будешь ты на нем гулять.
– Это лоджия, – механически поправила Ба. – А почему у тебя тогда такое лицо?
– У меня скаты сдохли! – сморщившись, с отчаянием махнул рукой Левушка. – Все четыре! Заведут, идиоты, морской аквариум, а ухаживать – ума нет, и специалиста вовремя позвать – жаба давит! Из-за их понтов рыбы дохнут! Уроды!
Сникнув, Ба дослушала пламенный монолог юного ихтиолога, убрала со стола хлеб и, шаркая ногами, отправилась к себе в комнату. Закрыв за собой дверь, она зачем-то погладила, как живую, стену возле выключателя. Но свет так и не включила. Потом подошла к окну, выглянула наружу. Два окна ее комнаты выходили во двор. Было уже темно, но свет тусклого фонаря отражался от выпавшего утром снега, и она все же разглядела одинокую мужскую фигуру – возможно, только потому, что знала: там кто-то есть. Мужчина стоял возле полуразвалившейся деревянной беседки, согнувшись, как будто закуривал на ветру. Ба, кажется, даже разглядела, что он был одет не по сезону: не то в очень тонкое пальто, не то и вовсе в плащ. Мелькнул огонек сигареты, Ба поняла, что сейчас мужчина выпрямится и скорее всего посмотрит на освещенные окна – и в ужасе отшатнулась, едва не упав.
Приступ аритмии длился больше двух часов, но Ба лежала, выключив свет, и лекарства не принимала – она забыла взять из кухни стакан с водой, идти за ним не было сил, и беспокоить Левушку она не хотела. У мальчика и так был трудный день, а тут еще она со своими болячками, Левушка всегда так пугается, когда ей плохо. Ничего страшного, она-то знает. Обычная аритмия, от этого не умирают. Во всяком случае, не в этот раз. А парень и без того наверняка не спит, переживает из-за своих любимцев.
Герман Иванович тоже не спал: он сидел перед телевизором, выключив звук и не особенно внимательно глядя на экран. Время от времени он подходил к запертой двери в бывшую комнату сына, которая до сегодняшнего вечера стояла необитаемой – за ненадобностью, и прислушивался, затаив дыхание. За дверью было тихо, значит, Женечка спала. Еще бы, после таких переживаний! Выслушав ее рассказ в спокойной домашней обстановке, Герман Иванович по-мужски опять принял важное решение:
– Женечка, вы можете жить у меня до тех пор, пока вам не дадут общежитие. Я даже попробую похлопотать в деканате, у меня были знакомые в вашем педагогическом университете. Уверяю вас – я порядочный человек, живу один после смерти жены. Завтра я познакомлю вас с соседкой, она милейший человек, и обязательно нам поможет… в ваших затруднениях. Вторая комната мне не нужна, а вам негде жить. Я очень вас прошу – оставайтесь.
Видя, что Женя колеблется, он предложил позвонить в Гари ее маме и долго разговаривал с мамой сам, на ходу изобретая всевозможные гарантии Жениной безопасности. Мама вздыхала и мялась. В результате долгих раскопок он добыл из ящика стоявшего в коридоре комода шпингалет, худо-бедно прибил его гвоздями к двери во вторую комнату, чтобы Женя могла закрываться изнутри. Поскольку идти все равно было некуда, Женька согласилась, и полночи Герман Иванович мерил шагами комнату, обдумывая планы на завтра. Он был взволнован… и, пожалуй, счастлив: ему так давно не приходилось ни о ком, кроме себя, заботиться, а эта девочка, конечно же, нуждалась в его помощи. Там, на рынке, она была худенькой и замерзшей, жалкой, как брошенный щенок, а потом, опять точь-в-точь как щенок, наелась и едва не уснула прямо за столом… Ничего, он в состоянии помочь девочке наладить жизнь. Хотя как именно помочь, Герман Иванович, всегда предпочитавший философские эмпиреи низким бытовым хлопотам, не имел ни малейшего представления. Хотя нет, стоп! Он же правильно Женечке сказал про соседку. Точно! Елизавета Владимировна – дама умная, энергичная и со связями, она не откажется помочь. Завтра с утра прямо к ней!
Не спал и художник Пустовалов. Он сидел перед мольбертом, уже почти с ненавистью вглядываясь в чистый белый лист. Голова у него раскалывалась, и он отчетливо понимал – написать эту проклятую картину он не сможет. Не смо-жет!!! И страшная, белая, как этот самый лист, оглушительно пустая зима никогда не кончится!
В окне квартиры номер девять, где жила новоиспеченная уборщица помещений Центра российско-американской дружбы Галина Павловна Харитонова, свет не горел. Но ее хозяйка тоже ворочалась с боку на бок, до глубины души взволнованная предстоящей ей культурной миссией. Она уже дважды ходила на кухню за рюмочкой и выкурила подряд три сигареты, хотя курить, как назло, не особенно и хотелось, а сон все не шел. Все Лизка, дура, виновата, строит из себя самую умную, вечно лезет не в свое дело!
