И перейдем непосредственно к тому моменту, который всегда наступает в новогоднюю ночь и в ту или иную сторону поворачивает ее идиллическое течение. С одной стороны, может быть, это не так уж и плохо: согласитесь, до утра купаться в умилительном сиропе улыбок и однообразных пожеланий было бы весьма утомительно. Но события такого рода превращают загадочную новогоднюю ночь во время откровений и прозрений, когда подвыпившим приятелям и родственникам вдруг, к примеру, открывается момент истины… Хотя, отдадим должное мудрости бытия, наутро все увиденное и услышанное ночью может показаться не имевшим место, потому как чего не бывает по пьяной лавочке. И это тоже порой к лучшему.
В нашем случае момент истины наступил тогда, когда черт дернул Германа Ивановича провозгласить четвертый или пятый тост – за Женечку. Конечно, он собирался сделать это гораздо раньше, у него язык так и чесался. Но ведь сначала полагалось – за уходящий год, потом за Новый, потом за здоровье, потом за присутствующих здесь дам. И вот тут-то опытный лектор Мокроносов воспользовался логической цепочкой и, опрокинув бокал полезного для сердца сухого красного, тут же налил следующий (Галина и Пустовалов аккуратно «соответствовали» неполезной водочкой) и провозгласил очень удачно и к месту тост за дам отсутствующих. То есть за Женю.
Он с увлечением произнес недавно отрепетированный перед Ба текст про одиночество, смысл жизни и заслуженную награду. Ба напряглась, предчувствуя неладное. Галина с Пустоваловым, наоборот, расслабились, поняв, что конец выступления где-то за горами. Они перемигнулись, тяпнули по рюмочке, и Галина под шумок налила по новой порции. И когда Герман Иванович, вдохновляясь собственным красноречием, перешел к своим мечтам о будущем жизнеустройстве, Левушка вдруг вскочил, опрокинув свой бокал. Он с ненавистью посмотрел на оратора, открыл рот, чтобы что-то сказать, но махнул рукой и неуклюже выскочил из-за стола, при этом зацепился за скатерть, едва не уронив еще несколько бокалов и тарелок, и, бормоча что-то нечленораздельное, вылетел из комнаты.
Герман Иванович остался стоять с открытым ртом, Ба смотрела на дверь, с грохотом захлопнувшуюся за внуком, а все пропустившие и оттого ничего не понимающие Галина и Пустовалов – на нее. Ба настороженно прислушивалась… но входная дверь, слава богу, не хлопнула. Стало быть, бунтарь остался дома, и Ба вздохнула с облегчением.
– А я сегодня ездил квартиру смотреть, которую мне предлагают… – нашел новую тему для беседы Пустовалов, благоразумно решив таким образом разрядить напряжение.
– И как? – живо заинтересовалась Ба.
– Да так себе. Вообще-то, ужас, честно говоря. Барак, одна комната с перегородкой. Крыша протекает. Батареи, ванна – все ржавое… – Пустовалов сморщился и покачал головой.
– А я завтра поеду смотреть. Высплюсь и поеду, эта дамочка обещала за мной на своей машине заехать, – похвасталась Галина. – Уж мне-то они что попало не всучат, менялы хреновы… То есть извиняюсь, конечно.
– Галина, ты мне объясни, пожалуйста, непонятливой, чем тебе здесь плохо? – повернулась к ней Ба. – Я тебе жить мешаю? Ну, ради бога, отстану от тебя, живи, как знаешь, я же по-соседски, не чужие люди.
– Нет, я что… – смешалась Галина, еще недавно грозившая Елизавете Владимировне «назло переехать». – Я спасибо… Ко мне там со всем уважением. И даже консул один раз… Это, конечно, не кондукторшей горбатиться в их сраном трамвпарке! То есть опять извиняюсь.
– Да ладно, – устало махнула рукой Ба.
– Соседи, кстати, там какие-то криминальные, – вспомнил Пустовалов. – Такие разбойничьи рожи – готовая портретная зарисовка. Один весь в татуировках…
– Какой кошмар! – немедленно забыв о неприятном инциденте с Левушкой, испугался Герман Иванович. – Я ведь тоже, признаться, завтра обещал поехать посмотреть. Как я и просил, аналогичная по площади, поближе к педагогическому университету, чтоб не ездить через весь город.
– Почему к педагогическому? – не поняла Ба. – Если мне не изменяет память, вы, Герман Иванович, вот уже пятьдесят лет работаете в УрГУ? Отсюда десять минут пешком, если по дворам.
– Да… – Герман Иванович смутился и пояснил, оглянувшись на дверь, за которой скрылся Левушка. – Я для Женечки. Она ведь еще только поступила, первый курс… Только вот улица мне не внушает доверия – Вторая Загородная. Галина Павловна, вы не слышали, где такая, вы же лучше нас всех знаете город?
– Загородная? Вторая? – переспросила Галина и хихикнула. – За городом, наверное. В этой дыре трамваи не ходят, а то бы я знала. Будете там грибы собирать под балконом.
Герман Иванович окончательно пригорюнился и не обратил ни малейшего внимания на то, что Пустовалов заботливо долил в его бокал вина, а Галина добавила в его тарелку копченой колбаски и салата.
– Что ни говорите, а уезжать из этого дома, конечно, жаль, – вздохнул Герман Иванович. – Мы, можно сказать, одна семья, как вы правильно сформулировали, уважаемая Елизавета Владимировна, не чужие люди. Да и знакомы мы с вами сколько лет?
– Левушке девятнадцать, значит, почти двадцать лет назад я сюда переехала, – подсчитала Ба. – Вы послушайте меня, пожалуйста, у меня очень важное сообщение.
И Ба, не раскрывая своего источника информации, дабы не рассердить случайно Галину, передала разговор с адвокатом Колесовым.
– А раз наш дом ни по какому плану сносить не будут, значит, мы и переезжать не обязаны! – торжествующе подвела итог она и обвела глазами собравшихся, ожидая реакции на преподнесенный им подарок. – Давайте будем бороться!
– Во-во-во!!! Пугачиха!!! – завопила вдруг Галина так, что некстати задумавшийся Пустовалов вздрогнул и уронил на пол вилку. – Юбка-то, юбка! Бли-ин! Гляньте! По самое не могу! Пенсионерка ведь, как и я, а едва жопа прикрыта! То есть извиняюсь.
– Ничего, пожалуйста, на здоровье, – вдруг любезно отозвался Пустовалов, который как раз в этот момент, пыхтя, вылез из-под стола. – Великая Раневская, помнится, удивлялась, когда ее упрекали за это слово: как так, говорит – жопа есть, а слова такого нет?
Наверное, таким образом он решил изящно расквитаться за свой испуг и уроненную вилку, за которой пришлось лезть под стол. Но Галина юмора не уловила и только согласно кивнула, а Ба и Герман Иванович были заняты своими мыслями и тонкостей словесной дуэли не оценили.
– Надо бороться! – повторила Ба и посмотрела на Германа Ивановича, поскольку Пустовалов и Галина были заняты собой, вилкой и мини-балахоном Аллы Борисовны, который в ширину был значительно больше, чем в длину. – Если надо – идти в суд!
– Борьба – не моя стихия, вы же знаете, уважаемая Елизавета Владимировна, – осторожно начал Герман Иванович. – Еще Карл Маркс подвергал резкой критике отождествление силы и права, но, к великому сожалению, так оно было, так оно и есть на самом деле, а при капиталистической формации, которую мы имеем на сегодняшний день, тем паче. У них сила – значит, у них и право, мы ничего не докажем, и только подвергнем себя необоснованному риску.
