Молодой человек, улыбаясь, распахнул перед Германом Ивановичем дверь, и Мокроносов с удивлением увидел картину: за десятком компьютерных столиков сидели дедушки и бабушки. На Германа Ивановича они оглянулись, улыбнулись мимоходом и опять приникли к экранам. Кто-то стучал по клавишам, кто-то водил мышкой по столу, а между столами ходили девушка и молодой человек в таких же, как у Билла, красных жилетках. Они наклонялись к тем, кто поднимал руку, что-то объясняли, все время улыбаясь.
Девушка подошла к Герману Ивановичу и улыбнулась ему лично. Чего это они тут все улыбаются, удивился с непривычки Герман Иванович.
– Мы очень рады, что вы решили присоединиться к нам, Герман Иванович!
Поскольку с произнесением отчества девушка затруднилась, галантный Мокроносов, слегка покраснев, немедленно пришел ей на помощь:
– Можно просто Герман!
Девушка опять улыбнулась, став еще красивее, и продолжила:
– О’кей, мы тут все называем друг друга по именам. Только, к сожалению, у нас нет свободного компьютера, мы набрали группу еще неделю назад…
– У меня свой! – Герман Иванович гордо водрузил на свободный стол портфель, который трепетно оберегал всю дорогу, и добавил, смутившись: – Только я его включать не умею.
– О’кей, это не проблема, – обрадовалась девушка так, как будто он сообщил ей, что она выиграла в лотерею. – Оу, у вас отличный компьютер! И через десять занятий вы научитесь им свободно пользоваться и работать в Интернете. Давайте я вам покажу, как включать ваш компьютер. Мышка у вас есть?
– И мышка, и коврик, – отрапортовал Герман Иванович, то есть отныне просто Герман, гордясь тем, что они с этой американской девушкой сразу заговорили на одном языке «продвинутых пользователей» – во всяком случае, сын, уезжая, именно такую программу-минимум ему озвучил. А Мокроносов-старший всегда старался не ударить перед сыном в грязь лицом.
* * *
Вечер наступил как-то слишком быстро, он был решителен и напорист, а день – робок и уступчив. Ба, переделав немногочисленные домашние дела, опять уселась в свое любимое кресло на капитанском мостике, то бишь у окна, и наблюдала за тем, как наступают сумерки, зажигаются огни в доме напротив и фонари перед домом, спешат по делам люди. Но все же второе важное событие сегодняшнего дня, начавшегося с загадочного ухода Германа Ивановича и Галины, она пропустила. А все потому, что витрины расположенного напротив магазина ее совершенно не интересовали, их оформление она давно изучила наизусть. Но если бы ей все же взбрело в голову рассмотреть их повнимательнее, то она, вполне возможно, увидела бы за ярко освещенным окном отдела бытовой химии своего драгоценного внука. А может, и не увидела бы: далековато, да и зрение уже не то, что в молодости, к тому же Левушка, протиснувшийся в узкую щель между стеклом и стеллажом со стиральными порошками, забился в самый угол и стоял неподвижно, как манекен, чтобы его не обнаружила толстая вредная продавщица.
Порошки обещали отстирать все на свете, отмыть добела всех черных кобелей и вывести на чистую воду пятна самого невиданного происхождения, вроде свекольного сока пополам с чернилами, хотя данная смесь водится только в телерекламе. В качестве бонуса гарантировался запах альпийских лугов – очевидно, потому, что в этих самых Альпах мало кто бывал и, стало быть, мало кто мог проверить, не надули ли его производители с обещанным запахом. Уже с час Левушка маялся между стеклом и полками, изнывал от скуки, читая надписи на коробках. Теперь он вполне мог бы работать промоутером – или как там зовут тех бездельников, которые пугают зазевавшихся покупателей оглушительными криками, призывая их на халяву нюхать, откусывать и намазывать всякую дрянь.
Из своего угла Левушка тоже не видел Ба, но по тому, что во всех окнах их квартиры было темно и лишь в глубине большой комнаты теплился свет от настольной лампы, понял: Ба сидит у окна. Она говорила, что ей никогда не надоедает наблюдать за происходящим на улице, потому что там, за окном, настоящая жизнь, в отличие от той, которую показывают по телевизору. Телевизор надоедал ей немедленно после того, как с ней вежливо прощался ведущий новостей. Левушка вздохнул от переполняющей его нежности: он так любил свою Ба – неунывающую, никогда ни на что не жалующуюся, готовую, не раздумывая, броситься на помощь любому, кто в помощи нуждался. Но сейчас помощь нужна была ей самой. И именно поэтому любящий внук вот уже целый час… нет, уже час пятнадцать мается за витриной со стиральными порошками.
Отдел бытовой химии был выбран Левушкой не случайно – именно отсюда лучше всего был виден тротуар перед полукруглым фасадом их дома, и как раз этим путем должна пройти Женя, которая сказала, что консультация закончится в пять часов. В половине шестого Левушка был уже на посту, и ждал, и боялся пропустить, но Жени все не было. И выйти он тоже не мог – на улице ждать холодно, и ветер пробирает до костей, а он непременно должен дождаться Женю и поговорить с ней. Ба их разговора слышать не должна, а дома от Жени ни на шаг не отходит Герман Иванович, при такой обстановке не то что серьезно поговорить – словом не перемолвиться. А если он встретит Женю на улице, они просто пойдут в кофейню, там тихо, и всегда есть свободные столики. Но встреча, решил он, должна быть непременно случайной.
Когда прошлой ночью, сидя у постели Ба, он решительно говорил себе, что знает, как должен поступить, он врал сам себе или, как теперь говорят, занимался нейролингвистическим программированием. Он совершенно точно знал, что сделает для Ба все что угодно… но что именно – не имел ни малейшего представления. Как-то так получилось, что до сих пор Левушке не приходилось сталкиваться с серьезными жизненными трудностями. Он вырос под опекой очень энергичной мамы, которая решала все проблемы членов их семьи, включая Левушку, быстро и решительно, не тратя времени на обсуждения. Наверное, поэтому в десять лет Левушка перестал ей рассказывать о том, что происходит в его жизни.
Он даже помнил тот день, когда принял это важное решение. Мальчишки из расположенной неподалеку школы номер 94, самой что ни на есть обыкновенной, где учились дети, как тогда говорили, «по микрорайону», вечно затевали драки с маменькиными сынками из 13-й английской спецшколы. Левушке не давали проходу особенно, отчего-то выделяя его из всех прочих. Не били, нет – за что его бить-то, глупого очкастого третьеклашку – но дразнили, бросались снежками, а однажды отобрали портфель. Он прибежал домой, захлебываясь слезами, а была суббота, и мама была дома, и он рассказал все как есть, всхлипывая и подвывая от обиды. Мама молча взяла его за руку и отвела к директору 94-й. Прибыв на место, мама предъявила зареванного беспортфельного сына сразу насторожившейся директрисе и в красках расписала, какие проблемы ждут директрису лично, вверенную ей школу вообще и тех хулиганов, что обидели ее сына, в частности. Очевидно, мама нашла подходящие аргументы, потому что директриса вдруг рассыпалась в неискренних извинениях и в подтверждение своей лояльности записала маме телефоны родителей обидчиков.
Вечером мама долго говорила по телефону, и голос у нее был неприятный – Левушка подслушивал, но слов не разобрал. От двери его прогнал отец, который вошел в комнату, и там началась ссора, потому что он сказал маме, что «парень должен решать свои проблемы самостоятельно» и что «это его дело».
