— Психолог. Дело в том, что я стал заниматься этой темой еще
несколько лет назад и случайно выяснил, какое огромное количество молодых людей
знакомы с этой страшной заразой. Сначала были просто беседы. Потом некоторые
стали оставаться у меня дома. Я не возражал. Это лучше, чем выгонять их в таком
состоянии на улицу. Живу я один, у меня две комнаты. Иногда ко мне приходит мой
друг из наркологического диспансера, и мы вместе пытаемся помочь ребятам.
Кому-то помогаем, некоторым не можем. Но никого не выгоняем, разрешая им
остаться. Иногда приходят и такие, которые не могут связать даже двух-трех
слов, чтобы назвать свое имя. Я и не настаиваю. Они все знают, что отсюда их не
выгонят и в милицию не сдадут. А для некоторых ребят это как убежище. Так вы
будете пить чай?
— Лучше кофе, — пролепетала я, абсолютно ошеломленная его
рассказом. Господи, неужели в наше время остались еще такие подвижники? Ведь
они бывают только в кино. Про него фильм снимать нужно, книгу написать. А он
живет в небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже и пишет докторскую
диссертацию о трудных подростках, которым предоставляет убежище и даже пытается
их лечить.
Викентий поднялся, чтобы приготовить мне кофе, а я смотрела
на его затылок и думала о том, что он человек из другого времени. Просто
случайно попал в наш сумасшедший век.
— Но почему вы их пускаете? — шепотом спросила я. — Вам за
это платят?
Он повернулся и посмотрел на меня. Потом улыбнулся и покачал
головой. Мне стало стыдно за мои дурацкие вопросы.
— Извините, извините меня, — поспешила я сказать. — И
все-таки, почему вы так поступаете? Это же может быть опасно. Они в таком
состоянии могут устроить все что угодно. Наркоманы бывают неуправляемы.
— Когда у них начинается ломка, на них страшно смотреть, —
пояснил Викентий, снова поворачиваясь ко мне, — это же дети. В основном
подростки четырнадцати-пятнадцати-шестнадцати лет. Домой им нельзя, у многих
есть свои личные проблемы либо с родителями, либо с опекунами. У большинства
неполные семьи, нет отцов, пьющие матери. В общем, я не могу их выгонять. Не
получается. А они знают, что здесь можно остаться, и приходят именно ко мне.
Очень часто приводят сюда и своих знакомых. Некоторые хотят вылечиться,
освободиться от этой зависимости. И эти тоже приходят ко мне.
Викентий протянул мне чашку кофе и сел напротив. Я
машинально сделала глоток, обожглась, закашлялась. На глазах выступили слезы.
Он внимательно смотрел на меня. Я достала носовой платок, вытерла слезы.
— Вы говорите правду или решили просто посмеяться надо мной?
— тихо спросила я этого странного человека.
— Не совсем понимаю вас, — отозвался Викентий. — По-моему,
вы пришли ко мне кого-то найти.
— Я даже не могла представить себе, куда попаду. Значит, вы
сделали из своей квартиры убежище для малолетних наркоманов? Неужели такое
возможно?
— Так получилось, — ответил Викентий, — никто специально не
планировал таких экспериментов. Но я считаю, что, если ребята мне доверяют, это
нужно ценить. Поэтому их и не выгоняю. Некоторые едут отсюда прямо в
наркологические центры и пытаются вылечиться. Некоторые отказываются.
— А как же ваша семья? Они не возражают против всего этого?
— Я же сказал, что живу один. Семьи у меня нет. Но надеюсь,
когда-нибудь будет. Мне только тридцать четыре. Или вы считаете, что уже
поздно?
Я смотрела на него и молчала. Целую минуту молчала. А потом
начала говорить. И слушать свой голос.
— Откуда вы такой появились? И это в наше время, когда у нас
герои — киллеры и олигархи, когда говорят, что самое главное в жизни — деньги,
когда никто и ни во что не верит. Священники не верят в Бога, политики — в
политику, депутаты — в демократию, члены правительства — в свое правительство.
И вдруг вы… Откуда? Откуда вы такой, Викентий? Может, вы ангел и я случайно
попала к вам в гости?
— Нет. — Он не улыбался. Только смотрел на меня так, словно
изучал мои мысли. — Я обычный нормальный человек. Между прочим, вы до сих пор
не представились.
— Ксения. Ксения Моржикова. Я ищу мальчика, который пропал
два дня назад.
— Как его фамилия?
— Левчев. Константин Левчев. Его отец известный
искусствовед. Может, мальчик бывал у вас? — Я достала фотографии и протянула их
Викентию. Тот внимательно разглядел каждую. Потом вернул мне.
— Я помню этого мальчика, — сказал он, — Костя два раза был
у меня. Да, это он. В очень плохом состоянии. Я даже думал вызвать «скорую».
Один раз приехал мой друг нарколог и сделал ему укол. Во второй раз Костя сразу
уснул. У мальчика были очень большие проблемы.
— Какие проблемы?
— Он перешел на внутривенные уколы. Это последняя стадия.
Оттуда уже не возвращаются. Я хотел бы вас успокоить, но не могу. К сожалению,
не могу. Ему уже невозможно помочь. Почти невозможно.
— Он сейчас у вас?
— Нет. Мы его не видели уже давно. Достаточно давно. Дней
десять.
— И невозможно узнать, где он сейчас находится? Вы же
понимаете, что его родители в таком состоянии…
— Понимаю, — помрачнел Викентий, — я даже не знаю, что нужно
говорить в таких случаях. Родителям и без того очень тяжело. Но не обращать на
мальчика внимания, когда он в таком состоянии…
— Они часто бывали в командировках, — попыталась я что-то
объяснить, хотя понимала, что объяснить ничего невозможно.
— Вы полагаете, что это оправдание?
— Нет, — убежденно произнесла я, — но сейчас я меньше всего
склонна к обвинениям. Они в отчаянии. Я пытаюсь найти их сына.
— Разумеется, вы правы. Я думаю, нужно поговорить с его
друзьями. Мне кажется, что он стал таким не просто так, а под влиянием
какого-то события в его жизни. Шокового события. Возможно, смерти кого-то из
его близких. Как у него с родителями — все в порядке?
— Да. Отец, мать, старшая сестра учится в Нью-Йорке. Старший
сводный брат — известный хирург в Санкт-Петербурге. Он его брат по отцу.
Нормальная семья.
— Я с ним разговаривал. Он не пытался мне ничего рассказать,
а я полагаю, что давить в подобных случаях неправильно. Но чувствовалось: его
что-то угнетало, какое-то событие. Может быть, преступление, невольным
свидетелем которого он стал? Вы сказали, его отец известный искусствовед?
— Да, Георгий Левчев. И мать тоже икусствовед. Я не думаю,
что в его семье могли произойти какие-нибудь криминальные события.
— Значит, не в семье…
Кто-то позвонил в дверь, и Викентий, извинившись, вышел в
коридор. Ошеломленная, я сидела на диванчике и пила кофе. Неужели есть еще
такие люди? Неужели встречаются еще альтруисты? Это в наше-то время, когда ни у
кого нет ни совести, ни идеалов? Затем вдруг устыдилась, что сижу в доме такого
человека и рассуждаю как циник. Значит, есть такие люди. Значит, еще не все
потеряно. И не нужно так беспокоиться за наших детей, если они приходят именно
сюда. Выходит, нашли человека, которому доверяют больше, чем собственным
родителям. Но какая трагедия могла случиться с Костей? Что за надлом, о котором
говорит Викентий? Но наверное, он правильно почувствовал состояние мальчика,
ведь он психолог. Эльвина тоже говорила, что Костя начал меняться в последние
месяцы. Почему? Что произошло с мальчиком из очень благополучной семьи? Что
именно? И куда он так внезапно исчез?
