— В вас, наверное, стреляли преступники. При чем тут их
дети?
— Понимаю, не мальчик уже. Но ты меня не агитируй. Я тоже
был за Интернационал и за дружбу народов. Только дружба у нас не очень
получается. Не любят они нас, сама знаешь. А почему мы их должны любить?
— Нужно разбираться в каждом отдельном случае, — уверенно
ответила я. — Есть люди, с которыми можно иметь дело, а есть такие, кто нас не
любит. И мы не обязаны их любить. Все верно. Но при чем тут дети?
— А дети рано или поздно вырастают, — заметил Григорьев, —
ты лучше мед попробуй, не пожалеешь. У нас на даче пасека своя. Так вот, я не
хочу, чтобы мой внук дружил с этим азербайджанцем. Ничему хорошему он его не
научит.
— Ребята сами выбирают себе друзей.
— А потом начинают принимать наркотики, — парировал
Григорьев. — Ты же пришла из-за этого бедного парня? Он тоже полукровка, мама у
него с Кавказа. И вот чем все это закончилось. И другой их друг тоже с Кавказа.
Я когда узнал, что наш тоже решил таким образом побаловаться, взял ремень и
хорошо прошелся по его мягкому месту. Парням иногда такая закалка нужна. Чтобы
знал, как себя вести.
— Не уверена. У меня тоже парень растет. Однажды у вас
просто не хватит сил с ним справиться.
— Он от порки умнее будет.
— И злее.
— Ты со мной не спорь! Парень без отца растет, ему крепкая
мужская рука нужна. Лена успела мне шепнуть, что ты тоже одна мальчика растишь.
Тяжело тебе?
— Сейчас уже не одна. У меня есть второй муж.
— Значит, повезло. А вот Лене не повезло. У нее двое детей и
такое старое дерево, как я, на шее. И она одна крутится. За всех нас. Поэтому я
как могу, так ей и помогаю. И не спрашивай меня больше про этих кавказцев. У
меня знаешь сколько людей погибло там, на юге? Не могу я про это спокойно
вспоминать.
— Я вас понимаю. Но с мальчиком вы не совсем правы. И насчет
полукровок тоже. Сейчас в каждом столько разной крови намешано. У меня самой
бабушка нерусская.
— Еврейка? — строго уточнил Григорьев. Почему-то считается,
что если адвокат, то бабушка обязательно еврейка.
— Нет, англичанка.
— Ну англичанка это еще ничего, — вздохнул Григорьев, —
могло быть и хуже.
— У вас странное разделение людей по национальностям, — не
удержалась я от сарказма. — Есть нации «ничего», есть «хорошие», а есть
«плохие». Вам не кажется, что это немного смешно и очень печально?
— Нет, не кажется. Во всем мире существует такая градация.
Ты разве сама ничего не понимаешь? И не считай меня придурковатым
националистом, который думает только о том, как всех черномазых истребить.
Ничего подобного. Посмотри, как к нам сейчас относятся грузины и украинцы. Но я
же не говорю, что всех украинцев нужно из Москвы выселить только потому, что
Ющенко попал под влияние националистов. У меня, между прочим, мать украинка. И
я тоже полукровка.
А насчет «хороших» и «плохих» вот что тебе скажу. Есть
народы, которые к нам всегда хорошо относились. Например, белорусы. А есть,
которые всегда с нами враждовали и нас ненавидели. Скажем, их соседи — поляки.
Не потому, что одни очень хорошие, а другие очень плохие. Но так исторически
сложилось. Я ведь историю тоже неплохо знаю. Сколько веков воевали англичане и
французы? А потом французы с немцами? Трудно даже подсчитать. Есть удобные
соседи, а есть — неудобные. Вспомнить страшно, сколько лет мы воевали с
турками. А сейчас ездим к ним на курорты. Поэтому ты меня не агитируй. Я все
равно при своем мнении останусь.
В этот момент я услышала звук поворачивающегося в замке
ключа и стук открывающейся двери. Григорьев мне подмигнул:
— Это Антон. Он со мной не разговаривает уже несколько
месяцев. После того случая, когда я его выпорол. Но ты не беспокойся. Я его
сейчас позову.
Армейское воспитание дедушки мне совсем не понравилось. В
комнату вошел подросток лет пятнадцати с мокрыми, словно прилизанными волосами.
Я знала — это гель, который сейчас используют подростки. Мальчик показался мне
симпатичным, с правильными чертами лица, намечающимся волевым подбородком,
немного вытянутыми скулами. Такие парни должны нравиться девочкам. Несколько
портили общее впечатление только глаза Антона, которые он постоянно прятал,
словно не желал смотреть прямо. Джинсы, джинсовая куртка, теплая майка… На
ногах — темные кроссовки. Антон подозрительно уставился на меня. Я обратила
внимание на невысокий рост парня. Наверное, поэтому деду удалось с ним
справиться. Но подумала, что уже скоро Григорьев ничего не сможет сделать
внуку. У него просто не хватит сил, когда Антон подрастет.
— Входи и садись, — строго велел ему дед. — Адвокат к тебе приехал.
С тобой поговорить. Насчет Кости. Все понял?
Антон кивнул и сел на диван. С дедом говорить он явно не
желал. Мне хотелось выставить Григорьева из комнаты, чтобы побеседовать с
парнем по душам, но я понимала, что мне это не удастся.
— Здравствуй, Антон, — начала я. — Я приехала к тебе по
поручению родителей Константина Левчева. Ты знаешь, что он пропал и его нигде
не могут найти?
Антон молчал. Этого я боялась больше всего. После разговоров
с майором Сердюковым, после «воспитания ремнем» деда мальчик просто замкнулся в
себе и не хотел ни с кем разговаривать. Ну как можно было бить подростка?
Неужели этот старик-остолоп ничего не понимает?
— Отвечай, когда тебя спрашивают, — строго потребовал дед.
Антон молчал.
— Извините. — Я поняла, что нужно вмешаться. — Может, мы
сделаем по-другому? Поговорим с Антоном с глазу на глаз. Как адвокат и самый
важный свидетель. — И заметила в глазах мальчика интерес. Такие слова всегда
действуют на подростков. На этом можно сыграть.
Его дед недовольно нахмурился, но он был достаточно
осведомлен о подобных вещах, чтобы возражать.
— Ладно, — согласился старик, поднимаясь, — поговорите
вдвоем. Пусть будет такая адвокатская тайна. Я не стану вмешиваться. — И,
тяжело ступая, вышел из комнаты.
Антон проводил его мрачным взглядом. Ох, как же неправильно
поступил дедушка! Нельзя бить детей ни при каких обстоятельствах. Нельзя, и
все. Антон никогда не забудет, как его отстегали ремнем. И никогда не простит
этого деду. Нет, не боли он не забудет — не простит унижения.
— Послушай меня, Антон. — Я встала и пересела на другой
стул, чтобы быть поближе к нему и чтобы нас не услышал его дед, который мог
подслушивать у двери. — Родители Кости сходят с ума, не зная, где сейчас их
сын. Вы были с ним самыми близкими друзьями. Ты можешь мне сказать, куда он
исчез?
— Я не знаю, — выдавил Антон. — Меня и в милиции об этом
спрашивали. Грозились. Говорили, что я наверняка знаю, где он может
отлеживаться. Они даже спрашивали про одного нашего знакомого, у которого мы
два раза были. Это врач такой, его еще все «санитаром» зовут…
