А он еще нашел человека, продающего наркотики школьникам. Я
не знала, что сделаю с этим мерзавцем, когда его увижу: наверное, войдя в
кабинет, просто задушу. Воображение рисовало мне мрачного небритого кавказца,
пахнущего чесноком и луком, обязательно одетого в дорогую дубленку, несмотря на
теплую погоду, в кепке типа «аэродром». Он не станет отвечать на вопросы и
будет говорить на ломаном русском языке. Я его заранее ненавидела.
Мы подошли к кабинету Сердюкова. Игнатьев чуть приоткрыл
дверь и, получив разрешение, вошел первым. В милиции Денис Александрович
немного позволял себе не быть джентльменом. Я на него не обиделась. Вошла
следом и увидела недовольное лицо хозяина кабинета. Он явно не ждал моего
появления. Напротив майора сидела миловидная женщина, очевидно, свидетель или
учительница, которую он допрашивал. Я отметила правильные черты ее лица, синие
глаза, собранные в пучок волосы. Одета она была скромно, на ногах — сапожки.
Игнатьев негромко объяснил Сердюкову, что это он пригласил меня для участия в
беседе с наркоторговцем. Майор явно был не в восторге от поступка старшего
помощника прокурора, но возразить не решился.
— Знакомьтесь, — показал он Денису Александровичу на
женщину. — Вера Николаевна Хавренко. Тот самый «поставщик», о котором я вам
докладывал.
Вот так. Вот тебе и небритый кавказец! Какая же я дура!
Ничего не понимаю в жизни. Я решила, что эта молодая женщина примерно моего
возраста — учительница, а она, оказывается, калечит детей. Хотя тоже
«учительница» в своем роде. Неужели у нее совсем нет совести? Как можно
торговать наркотиками в школе? Или, может, у нее нет своих детей и поэтому она
равнодушна к чужим? Я даже не знала, что мне думать. Судя по тому, как быстро
Сердюков на нее вышел, в милиции уже знали наркоторговцев их района и кто из
них какой участок контролировал.
Я повнимательнее присмотрелась к этой даме. Скромно, но
неплохо одета, правда, макияжа немного больше, чем нужно. Но в общем ничего
вызывающего. Встретив на улице, никогда не подумала бы, что она зарабатывает
себе на жизнь таким образом.
Денис Александрович сел рядом с Сердюковым. Я устроилась
чуть в стороне.
— Вот и опять мы с вами встретились, — напомнил майор
задержанной. — Я ведь помню, как вы были у меня здесь два года назад. Правда,
тогда вы проходили только свидетелем. Но сейчас у меня есть все основания
предъявить вам обвинения. В нашем разговоре принимает участие старший помощник
прокурора города Игнатьев Денис Александрович и… — он чуть помолчал и все-таки
вспомнил мое имя, — адвокат Ксения Моржикова.
— Мне адвокат не нужен, — грубоватым хриплым голосом заявила
Хавренко. Наверно, много курила. — Не нужно сразу вешать на меня всех собак. Вы
ведь знаете, как мы работаем. Никаких крупных партий, только мелочевка, травка
разная, таблеточки. Я понимаю, что с опасной продукцией связываться нельзя. И
нечего пугать меня прокурором. Я свои права хорошо знаю.
— Никто вас не пугает, — вступил в беседу Игнатьев, — только
я хочу вам сообщить, что лично буду заниматься вашим делом. И сделаю все, чтобы
вас не просто посадили в тюрьму, а надолго изолировали от детей, которых вы
травите вашим зельем.
— Кто их травит? — возмутилась Хавренко. — Эти дети сами на
меня выходят. Не я, так другие. Вы думаете, что я хожу в школу и там предлагаю
им таблеточки? Знали бы вы, как они меня ищут, как все телефон обрывают! Я все
время меняю номера моих мобильных аппаратов. Можете проверить.
— Это вы из-за милиции их меняете, — нехорошо улыбнулся
Сердюков. — А насчет того, что вас ищут, тут вы правы. Только ищут вас
перекупщики — трое ребят, которым вы и сбываете ваши «мелкие партии». А они уж
приобщают к этой «травке и таблеточкам» школьников. Двое из этих ребят готовы
дать против вас показания. Поэтому, гражданка Хавренко, на этот раз вы не
отвертитесь. Не получится.
— А я не думаю отвертеться. Раз виновата — отвечу. Только в
чем? Травка безвредная, она в горах растет. Между прочим, в Голландии ее
открыто продают.
— У нас не Голландия. А вы пойдете по нескольким статьям еще
и за то, что продавали наркотики несовершеннолетним. У нас как раз принят новый
закон по усилению борьбы с наркоторговлей.
— Каким несовершеннолетним? — улыбается эта дрянь. — Я
сбываю только совершеннолетним. Всем моим ребятам уже исполнилось шестнадцать.
Я законы знаю, ни с одним малолеткой никогда дел не имела. И вы мне эту статью
не дадите. Не получится. Кому потом ребята эту травку перепродают — не мое
дело. Может, они это делают с выгодой для себя. Я за это не отвечаю. Каждый
хочет заработать.
Я подумала, что сейчас встану и задушу ее. Хавренко продает
наркотики ребятам, которые потом перепродают их в школе более младшим
товарищам. И она об этом прекрасно знает. Но формально права, ведь лично с ней
имеют дело совершеннолетние ребята. Как же она все правильно рассчитала! Нет,
таких нужно сразу сажать лет на двадцать.
— Из-за ваших поставок погибло двое ребят, — объявил Игнатьев
задержанной в глаза, — и еще один мальчик стал законченным наркоманом, начал
уже колоться и, возможно, тоже пропал. Поэтому я думаю, что на этот раз вам
дадут по полной. Лично я обещаю сделать все, что в моих силах.
Я на месте этой преступницы испугалась бы. Игнатьев все это
сказал таким голосом и с таким выражением лица, что я сразу же поняла бы — этот
тип не успокоится, пока не посадит. И похоже, Хавренко это тоже поняла. Потому
что начала волноваться:
— Зачем вы так говорите? Я про этого пропавшего мальчика
тоже слышала. Только он не был моим клиентом. Я же героином не занимаюсь. Он
сам выходил на других посредников. Вы же знаете, у меня укольчиков не бывает. Я
такими паскудными делами не занимаюсь…
Было особенно неприятно, что она все время говорила о
наркотиках с нежностью: «травка», «таблеточки», «укольчики». Такое ощущение,
что просто издевалась. Или может, она работает воспитательницей в детском саду?
Я такую воспитательницу отправила бы на лесоповал…
— Хватит, — поморщился Сердюков. — Гражданка Хавренко, вам
будут предъявлены официальные обвинения. И еще за продажу наркотиков школьникам
мы будем ходатайствовать о лишении вас родительских прав. Вот так, Вера
Николаевна.
Кажется, мы с ней вздрогнули одновременно. Меня просто
раздавило известие, что у этого чудовища есть дети. А она испугалась, что их
могут у нее отнять. По-моему, любая мать может сойти с ума только от одной
мысли, что у нее могут отнять детей. Или лишить ее родительских прав. Даже
тюрьмы она боится меньше, чем этого. Не говоря уже о том, что матерям, имеющим
несовершеннолетних детей, при первой же амнистии всегда выпадает шанс на
досрочное освобождение.
— Нет, — твердо произнесла она, — не смейте мне такое
говорить. Вы не имеете права меня так пугать.
— Имеем, — возразил Игнатьев, — дети погибли. Они на вашей
совести. На твоей совести, Хавренко. Извини, что обращаюсь к тебе на «ты». По
закону обязан называть тебя гражданкой. Только ты не гражданка, а законченная
стерва, если знаешь, что твой «товарчик» попадает к детям.
