Гейб протянул руку к альбому. Лилиан позволила взять альбом у нее из рук, пытаясь по выражению лица Гейба угадать, что он думает по поводу рисунка.
Она изобразила Гейба таким, каким увидела его несколько минут назад, – стоящим напротив одного из холстов, засунув руки в карманы брюк, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки, с закатанными рукавами, с галстуком, свободно висящим на шее. Он стоял в тени, несколько отвернувшись от зрителя, и сосредоточенно смотрел на картину, видеть которую мог только он один. Но, что бы он там ни видел, тени, сгустившиеся вокруг него, выдавали его напряжение.
Лилиан внимательно смотрела на лицо Гейба. По тому, как напряглись его скулы, образовав продольные складки в уголках губ, Лилиан догадалась – Гейб понял, что означали эти тени на рисунке.
Лилиан показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Гейб вернул ей рисунок.
– Ну что ж, – сказал он. – Похоже, ты действительно видишь во мне человека.
– И ты понял это по моему рисунку?
Гейб пожал плечами:
– Трудно не понять, что ты хотела им сказать.
– Многие, глядя на этот эскиз, увидели бы лишь мужчину, стоящего перед холстом. Но ты увидел все. – Лилиан обвела рукой холсты, расставленные вдоль стен студии. – Ты знаешь, что я вкладываю в свои картины. Ты делаешь вид, что презираешь искусство, но в действительности ты откликаешься на него.
– Большую часть из первых десяти лет жизни я провел в художественной мастерской. Когда тебя в самые благодатные, самые восприимчивые годы окружает все это, хоть что-то да ухватишь.
– Да, конечно. Ведь твой отец был скульптором, а мать – его моделью. – Лилиан положила рисунок на рабочий стол. Ей было неловко и стыдно за себя. – Прости, Гейб. Я знаю, что ты рано потерял родителей. Я не хотела поднимать столь болезненную тему.
– Не переживай. В конце концов, это факт, а не плод твоего воображения. Кроме того, я, кажется, ясно сказал, что не хочу, чтобы ты меня жалела. Жалость повредила бы динамике ведения войны между Хартами и Мэдисонами.
– Верно. Не хотелось бы нарушать динамику. – Лилиан помолчала. – Гейб!
– Да?
– Когда ты указал в анкете, что тебе не нравятся женщины богемного типа, ты говорил правду?
– По-моему, мы уже установили, что я нагло врал, отвечая на большинство вопросов анкеты.
– Я думаю, что здесь ты не солгал. Для тебя было принципиально важным не знакомиться с женщинами так называемого богемного типа в расчете на создание семьи, верно? Это ведь из-за твоих родителей? Все знают, что они не дали вам с Рейфом того, что можно назвать стабильной семьей.
Какое-то время Гейб молчал.
– Многие годы я считал, что все плохое в моем детстве происходило именно потому, что мои родители принадлежали к миру искусства, – сказал он наконец. – Возможно, для детского сознания проще было все объяснить неуправляемостью темпераментной и страстной артистической натуры. Во всяком случае, проще, чем воспользоваться другим объяснением.
– Каким?
– Что у всех у нас, Мэдисонов, есть серьезный врожденный порок: в определенных ситуациях мы не можем себя контролировать.
– Но разве ты не доказал своим примером ошибочность такой теории? Я не встречала человека, лучше умеющего собой владеть.
Гейб посмотрел на нее:
– Ты тоже не очень-то вписываешься в образ темпераментной, эгоцентричной художницы, для которой в жизни не существует ничего, кроме искусства.
– Таким образом, мы пришли к выводу, что оба не вписываемся в те представления, которые должны были бы иметь друг о друге.
– Зачем ты привела меня в свою студию, Лилиан? Я же знаю, что вовсе не за тем, чтобы забрать что-то отсюда.
Лилиан обвела взглядом запачканную красками мастерскую.
– Возможно, чтобы понять, как ты в действительности относишься к людям богемного типа.
Гейб поднял руку и обвел кончиком пальца контур декольте ее черного платья.
– Давай посмотрим, что у нас получилось. Мы выяснили, что ты не считаешь меня роботом.
От его прикосновения у Лилиан перехватило дыхание.
– А ты не считаешь меня типичной представительницей богемы.
– И что же получается?
– Я не знаю, – прошептала Лилиан.
Гейб опустил голову, губы его замерли в дюйме от ее губ.
– По-моему, стоит это выяснить, как ты считаешь?
– Но секс, вероятно, не лучший способ исследования этого вопроса.
Гейб поцеловал ее долгим томительным поцелуем. Когда он поднял голову, в глазах его Лилиан увидела желание. Она почувствовала жар в крови.
– Ты можешь предложить другой способ исследовать этот вопрос? – спросил он.
Лилиан сглотнула слюну.
– Нет. Сейчас – нет.
Гейб положил ладонь ей на колено, как раз под подолом ее маленького черного платья. Улыбнувшись, приподнял юбку чуть выше. Лилиан ухватилась за концы его шелкового галстука и притянула к себе.
Гейб принял приглашение со стремительностью акулы, хватающей добычу. Он не оставил Лилиан времени на то, чтобы обдумать возможность возвращения в более мелкие и безопасные воды.
За краткий миг между двумя ударами сердца он оказался между ее коленей, бедрами раздвинув ее ноги, открыв ее для себя. Теперь уже ее черное платье было задрано до бедер, и лишь узкая черная полоска кружев стояла на пути его ладони. Преграда прискорбно неадекватная. Лилиан почувствовала, как увлажнился шелк под его прикосновением.
Она изо всех сил вцепилась в концы его галстука и отключилась…
Много позже Гейб очнулся, довольный и удовлетворенный. По крайней мере в этот момент он ощущал себя таковым. Он присел на край стола, на котором среди разбросанных листов бумаги для рисования, кистей и тюбиков с краской лежала Лилиан. Волосы, собранные в аккуратный пучок на банкете, рассыпались по плечам. Маленькое черное платье, смотревшееся так элегантно и стильно на празднике, теперь было смято и выглядело весьма своеобразно и никак не отвечало представлениям о хорошем вкусе. Но на ней, как подумалось Гейбу, оно сейчас выглядело потрясающе.
Галстук его теперь уже висел у нее на шее, а не у него, Гейб усмехнулся, припомнив, как он там оказался посреди любовной игры.
Лилиан шевельнулась.
– На что это ты уставился?
– На произведение искусства.
– Хм… – Лилиан одобрительно кивнула. – Произведение искусства. Быстро ты, Мэдисон.
– Быстро для мужчины, который все еще не вполне оправился от сногсшибательного приключения?
– Надо же! Так то были твои ноги? – Улыбка Лилиан была как у кошки, съевшей канарейку. – А я и не поняла.
