— Неужели вы еще и нюхаете мое грязное белье? — беззлобно
поинтересовался Гейтлер. — Должен вам признаться, Дзевоньский, что я тоже все
проверяю перед тем, как сдаю белье в чистку. Но вы меня снова потрясли. Такой
необычный нюх и такая наблюдательность.
— Значит, женщина была?
— Я был у проститутки. Снял номер в отеле и вызвал по
телефону женщину. Я еще достаточно здоровый человек, Дзевоньский, и у меня
нормальная потенция.
— И вы потратили на проститутку почти полмиллиона евро? —
спросил Дзевоньский. — Я проверял ваш чемоданчик. Оттуда исчезла половина ваших
денег.
— Именно моих. Я ведь не прошу у вас других денег.
— Хорошо, — кивнул Дзевоньский, — если не хотите, можете не
отвечать. Вы можете встречаться с кем угодно. Только не приглашайте сюда женщин
по вызову. Они привлекут внимание бандитов, сутенеров, заодно и милиции.
— Я учту ваше пожелание. Обещаю, что посторонние женщины
здесь не появятся.
— Вы должны понимать мое беспокойство, Гейтлер. В России
идет самая настоящая война. Сейчас каждый иностранец, прибывающий в эту страну,
находится на особом учете. И вполне вероятно, что за вами могут следить. Или
подставить вам человека.
— Возможно, вы считаете, что я потерял квалификацию? У
каждого своя работа, генерал.
В наступившей тишине появилась кухарка, которая принесла
мясо индейки. Оба сосредоточенно придвинули к себе тарелки, словно ждали именно
этого блюда. Когда женщина вышла, Дзевоньский быстро заметил:
— Мы делаем одну работу, генерал. Не нужно так нервничать. Я
обязан обеспечивать в том числе и вашу безопасность.
— Не сомневаюсь. В следующий раз я специально испачкаю мое
нижнее белье, чтобы вы могли найти его по запаху, — раздраженно заявил Гейтлер.
Ему было неприятно, что он мог допустить такую оплошность, не заметив пятна на
своем рукаве. Наверное, он был слишком невнимательным. Для разведчика такой
промах абсолютно непростительная ошибка. Но больше на эту тему они не говорили.
Гейтлер понял, что Дзевоньский ему не поверил. Дзевоньский понял, что Гейтлер
лжет и знает, что его собеседник ему не верит. Каждый остался при своем мнении.
Они слишком много времени провели в спецслужбах, чтобы верить друг другу.
Через час приехал Карл Гельван. Это был высокий
тридцатипятилетний латыш, бывший спецназовец, который служил в десантных частях
Советской Армии еще в восемьдесят девятом году. Затем он вернулся в Ригу,
устроился на работу в полицию. В девяносто четвертом переехал в Бельгию.
Работал охранником, телохранителем, инструктором по рукопашному бою. В
девяносто восьмом устроился работать к Дзевоньскому и с тех пор выполнял его
деликатные поручения. Гельван вошел в дом и прошел в гостиную с камином, где
его уже ждали. У него были светлые волосы, немного выпученные глаза, строгие,
словно вырубленные черты лица.
Войдя в зал, Гельван замер, ожидая разрешения сесть.
Дзевоньский благосклонно кивнул. Ему нравился армейский стиль его помощника.
Гельван прошел к ним и сел на стул, ожидая дальнейших указаний шефа. По-немецки
он говорил свободно, немного знал французский.
— Вы уже знакомы, — сказал Дзевоньский по-немецки, — герр
Шайнер хотел поговорить с вами, Карл, чтобы прояснить некоторые вопросы.
Гельван посмотрел на гостя. Он вообще не любил много
говорить.
— Где вы служили, Гельван? — неожиданно поинтересовался
Гейтлер. — В какой армии? Я же вижу вашу армейскую выправку.
— В Советской Армии, — ответил Карл, — в десантных частях.
— Прекрасно, — кивнул Гейтлер, — значит, вы примерно знаете,
как могут вести себя ваши бывшие коллеги. Еще вопрос. Вам известно, зачем мы
все сюда приехали?
Гельван посмотрел на Дзевоньского. Тот закрыл глаза,
разрешая ответить.
— Известно, — ответил Карл.
— Что именно? Зачем мы сюда приехали?
Гельван снова взглянул на Дзевоньского. И тот снова разрешил
ответить.
— Готовить важную операцию, — чуть подумав, произнес Карл.
— Прекрасно, — откликнулся Гейтлер, — значит, вы знаете,
какую именно операцию мы будем готовить. Не нужно ничего говорить. Я спрашиваю,
да или нет.
— Да, — ответил Гельван.
— Тогда скажите, любите ли вы театр?
— Что? — не понял Карл. Он не удивился, просто не понял.
— Я спрашиваю, любите ли вы театр?
Гельван посмотрел на Дзевоньского, но тот молчал, не подавая
никаких знаков. Карл перевел взгляд на сидящего в кресле гостя.
— Я не знаю, герр Шайнер, — наконец произнес Гельван, — я не
понимаю, о чем вы меня спрашиваете.
Гейтлер посмотрел на Дзевоньского и укоризненно покачал
головой.
— Какие языки вы знаете? — спросил он у Карла.
— Латышский, русский, немецкий, французский. Немного
литовский.
— Ясно, — Гейтлер обратился к Дзевоньскому по-английски. —
Боюсь, такой помощник нам не подойдет. Нужно найти другого. Более
сообразительного.
— Спасибо, Карл, — закончил разговор Дзевоньский, — вы
можете подождать нас в другой комнате. Если вы проголодались, наша кухарка вас
накормит.
Гельван поднялся и вышел из комнаты.
— Вы знаете, генерал, что при всей моей сообразительности
ваши вопросы иногда ставят в тупик даже меня, — признался Дзевоньский. — При
чем тут любовь Карла к театру? Какое это имеет отношение к нашему делу? Может,
вам любопытно, нравится ли ему балет или чем Верди отличается от Пуччини?
— Если это понадобится для нашего дела, то Гельвану придется
научиться отличать их друг от друга, — невозмутимо заметил Гейтлер, — но мне
нравится ваш вопрос. Если даже такой профессионал, как вы, не понял сути моего
интереса, то боюсь, наш замысел может оказаться неудачным.
— Какой замысел? — занервничал Дзевоньский. — При чем тут
наша работа и любовь Гельвана к театру?
— Вы примерно представляете, как работает служба
безопасности президента? — спросил Гейтлер. — Они отслеживают все, что касается
безопасности охраняемого лица. Специальные аналитики анализируют все возможные
угрозы, все перемещения любых известных террористов, изучают все уловки, к которым
они могут прибегнуть. Анализируются их возможности, приемы, проверяется новая
техника, исследуется весь путь президента от его резиденции до дома. Одним
словом, там не только охранники с накачанными мускулами, а умные и думающие
люди. Как вы, Дзевоньский. Но ни один аналитик никогда не задаст такой глупый
вопрос: любит ли Карл Гельван театр?
Дзевоньский промолчал. Он уже понял, что Гейтлер задал свой
странный вопрос не просто так. Но по-прежнему не мог понять, какая может быть
связь между их операцией и абсолютно непонятным разговором о любви к театру.
