Дронго взглянул на часы. Было около пяти часов утра. Все
правильно, как и должно быть. За последние дни он привык подниматься именно в
это время, чтобы успеть подготовиться к девяти, когда за ним придет машина.
Берлинские пять часов утра означали московские семь. Организм запомнил время
систематического пробуждения и дал утренний сигнал по инерции. Сказалась
разница во времени.
Дронго выключил свет и снова лег. Если его предположения
верны, то это генерал Гельмут Гейтлер. В последний раз генерал официально был в
Москве с конца восемьдесят девятого по август девяносто первого. Тогда после
провала ГКЧП многие высокопоставленные генералы «Штази» покинули Советский Союз
навсегда. У него должна была остаться естественная обида на своих бывших
товарищей. По воспоминаниям офицеров, работавших с Гейтлером, он говорил
по-русски свободно, безо всякого акцента. У него осталось много знакомых в
Москве, это минус. Но с другой стороны, такое знание русского языка, местных
обычаев, традиций, условий жизни — большой плюс. Если это Гейтлер, то,
возможно, этот вариант самый худший из всех, какой только может быть. Если это
действительно Гельмут Гейтлер.
Он успел отсидеть в тюрьме, у него умерла жена. Такой
человек должен озлобиться. Судя по его личному делу, у него больше наград, чем
у любого другого генерала «Штази». Больше, чем у легендарного Маркуса Вольфа.
Многие операции Гейтлера, проведенные совместно с бывшей советской разведкой,
до сих пор находятся под грифом «Совершенно секретно». Дронго так и не
разрешили прочитать это досье. Нащекиной — разрешили. Генерал Полухин
извинился, что не может выдать документы иностранцу. Ни при каких
обстоятельствах, даже в случае разрешения самого директора СВР. Дронго его
понял. Парадокс заключался в том, что он стал иностранцем в Москве, в которой
вырос, в которой несколько раз учился, которую считал столицей своего
государства в течение тридцати двух лет своей жизни. И вдруг в одночасье эта
страна стала для него иностранным государством, после декабря девяносто
первого. Все верно. Нужно принимать исторические реалии такими, какие они есть.
Он проворочался в постели до восьми утра, уже не пытаясь
уснуть. Затем поднялся, пошел принять душ и побриться. Через полчаса спустился
в ресторан на завтрак. Нащекина уже сидела за столиком. Он подошел к ней.
— Доброе утро, — вежливо поздоровался Дронго, — как вы
спали?
— Не очень, — призналась она, — переезды на меня всегда
действуют. Особенно разница во времени. Я проснулась где-то в половине шестого.
— А я в пять, — улыбнулся Дронго, — вы разрешите?
— Садитесь. У нас есть еще полчаса времени. В девять утра
нас будет ждать в посольстве первый секретарь Владлен Коровин.
Дронго прошел чуть дальше, выбрал себе булочку, сыр, масло,
мед. Затем вернулся за столик.
— Вы так мало едите? — удивилась Нащекина.
— По утрам да, — ответил он. — Я обычно плотно ем ночью,
хотя знаю, что это вредно.
— По вашей фигуре не скажешь, — заметила Нащекина, — вы
хорошо выглядите.
— Это просто костюмы создают впечатление подтянутого
человека. На самом деле я жутко толстый.
— Неправда. Я сама страдаю склонностью к полноте. При моем
росте в метр семьдесят во мне почти шестьдесят три килограмма. Можете себе
представить?
— Женщины обычно боятся говорить о таких вещах. Все, что
угодно, кроме своего веса. Что касается вас, Эльвира Марковна, то у вас почти
идеальный вес.
— Не делайте мне комплиментов, — отмахнулась она, — мне уже
почти сорок. В моем возрасте немного смешно их выслушивать.
— Больше не буду. Обещаю не затрагивать эту щекотливую тему.
Она улыбнулась.
— Зато я знаю все ваши параметры, — вдруг сообщила Нащекина.
— Не сомневаюсь, что в вашей службе на меня есть полное
досье.
— Не полное, но есть. Мне говорили, что вы об этом знаете.
Вы успели отличиться в стольких местах! Раньше я думала, что вас просто
придумали, как некий собирательный образ. Такого человека просто не могло
существовать.
— Теперь верите?
— Почти. Рост метр восемьдесят семь, вес под сто
килограммов. У вас баскетбольный рост и бицепсы боксера, а лицо мыслителя.
— Просто кентавр, — рассмеялся Дронго. — Наша операция тоже
попадет в мое личное досье?
— Можете не сомневаться.
— Вы меня успокоили. Приятно сознавать, что где-то
фиксируются все мои поездки и расследования. Я рассчитываю, что много лет
спустя их издадут отдельной книгой.
— Не издадут, — честно ответила Нащекина, — никогда.
— Жаль. А я так рассчитываю на посмертную славу.
— Можно я задам вам личный вопрос?
— Конечно.
— Почему вы не хотите нормально оформить свои отношения с
нами? Устроиться к нам на работу. Вы бывший советский гражданин, у вас есть
квартира в Москве, вы известный человек. Думаю, что и с получением гражданства
у вас не было бы проблем.
— Возможно. Но я не хочу ничего менять. Более всего на свете
я ценю мою свободу. А если я снова вернусь куда-то на работу, мне будет сложно.
Мне и так трудно вставать каждое утро в семь часов, но я очень рассчитываю, что
рано или поздно мы закончим наше расследование. Можно я тоже задам вам один
личный вопрос?
— Только один, — улыбнулась она.
— Вам поручили проработать со мной этот вопрос или это была
ваша личная инициатива?
У нее изменилось выражение лица. Она нахмурилась. Затем
опять улыбнулась.
— Никогда больше не стану задавать вам таких вопросов. Вы
бываете беспощадным.
Он не ответил. Только пожал плечами.
К девяти часам они подошли к массивному зданию российского
посольства на Унтер ден Линден. Это был целый комплекс величественных зданий, в
которых размещалось еще советское посольство. Их уже ждал первый секретарь
посольства Коровин. Это был мужчина среднего роста, с прилизанными волосами,
бесцветными глазами и стертыми чертами лица.
Он уже знал, по какому вопросу приехала эта странная
парочка. Еще в субботу посольство получило указание из Министерства иностранных
дел связаться с руководством полицейского управления Берлина и помочь прибывшим
гостям. Разумеется, ни Коровин, ни сам чрезвычайный и полномочный посол не
могли решить такой вопрос в субботу вечером. Немцы не работали по выходным дням
и изменить это обстоятельство было практически невозможно.
Именно поэтому Дронго и его спутнице пришлось ждать почти до
трех часов дня, пока Коровин решал необходимые вопросы, согласовывая разрешения
поочередно с руководством полиции города, министерством внутренних дел
Германии, министерством иностранных дел. Коровин, при всей его внешней
бесцветности, оказался толковым сотрудником, и уже к трем часам дня они
получили разрешение приехать в управление криминальной полиции и поговорить с
ее руководителем Паулем Герстером.
