— Вам не кажется, что вы несколько демонизируете «Штази»? —
невесело усмехнулся Эльнер.
— Мне кажется, что вы их просто недооцениваете, — парировал
Дронго. — Это была одна из самых эффективных и лучших спецслужб в мире,
особенно их разведка. Боюсь, у вас еще осталась эйфория после объединения
Германии. Вам кажется, что вы победили и можете не обращать внимания на
подобные мелочи.
Вернулся Герстер. Он что-то недовольно буркнул. Все
замолчали. Дронго терпеливо ждал, когда ему наконец переведут слова хозяина
кабинета. И Нащекина наклонилась к нему.
— Он ни разу не обращался за врачебной помощью. Его трижды
осматривали врачи — сердце, легкие, почки, печень. Все было в идеальном
порядке. Он вообще был очень здоровый человек. Но врач говорит, что потрясение
после смерти жены могло сказаться на его сердце.
— Могло, — согласился Дронго. — Почему вы не провели
дактилоскопирование трупа?
— Каким образом? — разозлился Эльнер. — Труп пролежал в воде
почти сутки. Пока организовали спасательные работы, пока вытащили автомобиль…
Или вы думаете, что в течение такого времени у него могли сохраниться достаточно
четкие рисунки на пальцах? Может, нам сейчас провести эксгумацию трупа и
попытаться проверить отпечатки его пальцев? После того, как он полтора месяца
пролежал в земле?
— Это невозможно, — заявил Герстер. По-английски он говорил
с сильным акцентом. — Труп не сохранился.
— Что? — на этот раз были изумлены все, даже Эльнер.
— Нашли его старое завещание, — смущенно пояснил Герстер. —
Гейтлер просил кремировать его труп.
— И вы это сделали?
— Примерно месяц назад. Мне очень жаль, я узнал об этом
только сейчас.
Дронго нахмурился. Все обстоятельства были против них.
Нащекина подумала, что они напрасно совершили это путешествие. Все можно было
узнать из Москвы. Если трупа уже нет, значит, не может быть никаких
дополнительных проверок.
— Он был дважды ранен, — вспомнил Дронго, — на его теле
должны были остаться шрамы.
— Это указано в акте, — подтвердил Герстер, — два ранения.
Патологоанатомы отметили рубцы на его теле.
— Все совпадает, — безжалостно добавил Эльнер, — это был
Гельмут Гейтлер, как бы вам ни хотелось думать иначе.
— Мне кажется, вы просто внушили себе, что погибший мог быть
другим человеком, — заметил Герстер. Он тоже понял, что приехавший эксперт не
знает немецкого языка.
— Я не верю, — упрямо заявил Дронго, — таких совпадений не
бывает. Я не верю, что у здорового шестидесятидвухлетнего человека вдруг
отказало сердце именно в тот момент, когда он купил подержанный автомобиль. И
точно свалился в реку. А потом вы находите его завещание, где он просит
кремировать его тело. И плюс все случившееся вокруг этой странной и такой
своевременной смерти. Я не верю…
— Это ваше право, — равнодушно заявил Эльнер.
— Завещание, — вспомнил Дронго. — Вы сказали «старое завещание».
Насколько старое?
— Десятилетней давности, — ответил Герстер. — Он оставил его
у нотариуса.
— Тогда еще была жива его жена, — напомнил Дронго. — Какое
странное завещание. Совсем как-то не по-немецки. Ведь они прожили с женой много
лет. Он должен был отметить, что хочет быть похоронен рядом со своей супругой.
Тем более что тогда они были живы и никто не знал, кто уйдет первым. Ее
похоронили на кладбище, а его тело кремировали. Это очень не по-немецки.
— Бывает, что человек боится захоронения, — отметил Герстер,
— в моей практике такое случалось. Некоторые боятся, что их похоронят живыми.
Это своего рода фобия.
— У генерала «Штази» могла быть такая фобия? — не поверил
Дронго. — Давайте найдем нотариуса, который фиксировал завещание. И узнаем,
насколько оно «старое».
— Как вы сказали вас зовут? — спросил Эльнер. — Я, кажется,
где-то про вас слышал. Вы не тот самый Дронго, о котором ходит столько легенд?
— Нет. Тот придуманный персонаж из сказки, а я реальный
человек.
Россия. Москва. 14 декабря, вторник
В этот вечер Гейтлер наконец сообщил Дзевоньскому, какую
премьеру он выбрал. С этого момента начался новый этап их совместной операции.
— А я уже нашел человека, который может провести рекламную
кампанию, — отозвался Дзевоньский, — его характеризуют как гения в области
рекламы. Холмский Аркадий Яковлевич. Я попросил собрать о нем материалы. Ему
шестьдесят лет. Он четырежды был женат, трое детей от разных браков. Провел
несколько рекламных кампаний. У него небольшая фирма, где работает он сам и несколько
сотрудников. Однако фирма лишь ширма для его истинных талантов. Он умело
проводит разные рекламные кампании, в том числе пиар-акции для разного рода
политиков — депутатов, сенаторов, губернаторов. Говорят, этот человек
отличается поразительной неразборчивостью в средствах ради достижения своей
цели. Он вхож в самые различные круги, среди его знакомых даже члены
правительства…
— Возможно, подходящая кандидатура, — согласился Гейтлер, —
но вам нельзя с ним встречаться. Слишком опасно. У вас есть подходящий
кандидат? Только не говорите мне про вашего Гельвана. Он наверняка
исполнительный помощник, но абсолютный кретин во всем, что касается мозговой
деятельности. Нужен другой, более гибкий и толковый человек.
— У меня есть такой. Он хорошо говорит по-русски. Работает
корреспондентом западных изданий в Варшаве. Я вызову его и поселю в
«Метрополе», где он сможет встретиться с Холмским.
— Как его зовут?
— Ежи Курылович. Он достаточно известный журналист в Польше.
Мы с ним давно знакомы.
— Он знает ваше настоящее имя?
— Разумеется, нет. Я для него пан Дзевоньский, коммерсант из
Западной Европы. Почему вы спрашиваете?
— Я в который раз напоминаю вам, что решающее условие
выполнения поставленной задачи — это абсолютная секретность. Ваш туповатый
помощник Гельван знает о нашем существовании. Это уже неприятно.
— Мой «туповатый помощник» блестяще провел операцию по
вашему «убийству», — недовольно напомнил Дзевоньский. — Тогда вы были довольны.
— Тогда да. Но я подозреваю, что он всего лишь точно
выполнил ваши и мои распоряжения, что, согласен, тоже неплохо. Тем не менее он
знает обо мне и знает о том, где мы с вами живем. Плюс четверо ваших
«наблюдателей», плюс наши охранники, кухарка, горничная, плюс водитель, который
возит меня, и водитель, который возит вас. Пальцев одной руки не хватит, чтобы
всех перечислить.
— Никто ничего про нас не знает, — возразил Дзевоньский. —
Только Гельван примерно представляет, зачем мы здесь. Но ничего конкретного.
