Россия. Москва. 20 декабря, понедельник
Можно напиться и на одну ночь забыть все свои проблемы.
Можно пить достаточно долго, пытаясь утопить свою обиду в алкогольных парах.
Можно пить всю жизнь, пропив прошлое и будущее, чтобы жить одним настоящим и
загубить свою жизнь. Дронго не умел пить. Он вообще не понимал, для чего нужно
напиваться до скотского состояния, чтобы на следующий день просыпаться с
гудящей головой и похмельным синдромом.
После ухода Машкова несколько дней назад он проснулся с
ощущением собственной вины. Дронго не мог понять, откуда оно взялось. Все было
нормально, он честно провел расследование, обнаружив обман Гейтлера в Берлине.
Но чувство вины, возникшее во сне, вызывало беспокойство. Дронго сел на
кровати. Он любил спать один, даже когда ночевал в доме Джил. Сказывалось его
постоянное одиночество, его сложная жизнь и чуткий сон, при котором любой
другой человек мешал ему проваливаться в небытие.
Голова сильно болела, и он выпил таблетку болеутоляющего.
Затем принял душ, прошел в кабинет. Сел в кресло, включил компьютер и
задумался. Почему он решил, что его будут долго терпеть? Почему считал, что они
обязаны держать его в своей группе? Ведь Хеккет вызвал его всего лишь для
передачи информации. Даже Хеккет не рассчитывал, что Дронго включат в эту
группу. И никто не рассчитывал. Машков согласился включить его на свой страх и
риск. Риск не оправдался. Генералу Машкову указали на его ошибку и предложили
удалить иностранного эксперта. Все правильно, все так и должно быть.
В седьмом часу утра Дронго отправился спать и проспал весь
день. Сказалась изрядная доля алкоголя и лекарство, принятые почти
одновременно. Потом было несколько дней тишины. Он читал газеты, смотрел
телевизор, что-то искал в Интернете, дважды говорил с Джил и объявил ей, что
приедет в Италию на Рождество. В эти дни периодически проглядывая прессу,
Дронго обратил внимание на периодически появляющиеся статьи о новом спектакле
Сончаловского «Чайка» и решил, что надо купить два билета, привезти в Москву
Джил и сводить ее на него. С другой стороны, он обратил внимание, что
рекламировали этот спектакль как-то уж очень навязчиво, даже подумал, что такая
слишком откровенная рекламная кампания может повредить и постановке, и театру в
целом.
В понедельник вечером ему позвонили снизу от охраны, которая
была в его доме. Он удивился. Никто из его друзей не приезжал без
предварительного телефонного звонка. Ни Кружков, ни Вейдеманис. А посторонних
не пропустила бы охрана. Именно поэтому он так удивился, услышав, что звонок от
нее.
— К вам пришла женщина, — доложил дежурный охранник, — но вы
нас не предупреждали.
— Как ее фамилия? — нахмурился Дронго. Он не любил
неожиданных визитеров.
— Госпожа Нащекина.
— Пропустите, — разрешил Дронго.
Через несколько минут она была в его квартире. Он принял ее
пальто, провел в гостиную. Эльвира Марковна была в темном костюме, длинной
юбке, на ногах — изящные сапожки. Было заметно, что она волнуется. Дронго
уселся в свое любимое глубокое кресло, предложив ей выбрать куда садиться.
Нащекина выбрала диван. И оказалась рядом с ним.
— Может, вы хотите что-нибудь выпить? — предложил Дронго.
— Нет, — женщина явно была не в себе, — я хочу с вами
поговорить.
— Я думал, что уже стал неинтересен членам вашей группы, —
грустно заметил Дронго, — или там что-то изменилось?
— Ничего не изменилось. Но я пришла извиниться. Оказалось,
что я невольно подставила вас.
— Каким образом?
— Прислала восторженный отчет в нашу совместную группу.
Отчет размножили и передали во все службы. В результате руководства Службы
Безопасности и ФСБ забеспокоились, что вы и так слишком много узнали. И приняли
решение отстранить вас от работы в группе. Увы. Я думала, что вас поблагодарят
за помощь, а все обернулось таким печальным образом. Я повела себя
непростительно неразумно, как начинающая девчонка. И в результате вот что
вышло. Понимаю, что вам неприятно и обидно. Поэтому я пришла к вам извиниться.
Я сама узнала обо всем этом только сегодня. Мне рассказал Алексей Николаевич.
Кстати, он и Машков возражали против вашего отстранения. Но их не стали
слушать.
Дронго улыбнулся. Ему приятно было узнать, что Машков не
сдался. Сам Виктор не рассказывал ему, как он возражал. И это тоже ему
понравилось.
— Надеюсь, вы доведете это расследование до конца, — сказал
Дронго, — и спасибо, что вы пришли. Я очень вам благодарен.
— Мне показалось, что так будет правильно, — Эльвира
Марковна взглянула на часы. — К сожалению, я должна идти. Я сказала вашим
охранникам внизу, что выйду через пятнадцать минут. И они разрешили мне
оставить машину во дворе.
— Это единственная причина, по которой вы так быстро
уходите? — мягко спросил он.
Она посмотрела ему в глаза. У нее они были карие.
— Вы забыли, что я знакома с вашим досье, — улыбаясь, лукаво
заметила Нащекина. — Там есть пункт о ваших отношениях с женщинами. Должна
признаться, в этом деле вы одерживали самые убедительные победы. Поэтому я
лучше побыстрее уйду, чтобы не попасть в этот список. Так будет лучше для нас
обоих.
Она поднялась с дивана. Он встал с ней.
— Контакты офицера разведки с подозрительным иностранцем, —
прокомментировал Дронго, провожая ее к входной двери, — все правильно.
Он видел только ее спину. Снял с вешалки пальто, помог ей
одеться. Открыл дверь. Нащекина повернулась к нему.
— Это всегда очень предосудительно, — произнесла она, все
еще продолжая улыбаться, — и опасно. Для нас обоих, господин эксперт. — Затем
вдруг шагнула к нему и легко коснулась его губ.
Дронго не успел ничего понять. Эльвира Марковна вышла из
квартиры, закрыв дверь. Дронго провел языком по своим губам. Они пахли чем-то
вкусным, словно карамелью. Он повернулся и вернулся в гостиную. Дронго знал,
что улетит из Москвы через несколько дней.
Двадцать третьего декабря, в четверг, он действительно
улетел в Рим. Но все эти дни чувствовал на губах карамельный вкус ее губ.
Россия. Москва. 24 декабря, пятница
В этот день Дзевоньский ощущал себя почти именинником. Как и
большинство поляков, он традиционно справлял все католические праздники. Даже в
те годы, когда был офицером спецслужб, в их доме отмечалось Рождество. Это был
светлый и радостный праздник. Дзевоньский договорился с кухаркой насчет
праздничного ужина и подождал, когда к завтраку выйдет Гейтлер.
— Доброе утро, — вежливо поздоровался Гейтлер, — мы прямо
как космонавты, живем в замкнутом помещении.
— С праздником, — поздравил его Дзевоньский.
