— Спасибо, — улыбнулся Гейтлер, — вас тоже. Вы ведь
наверняка католик, как и все поляки?
— А вы лютеранин?
— Скорее агностик. Я убежденный агностик, пан Дзевоньский,
меня трудно убедить, что нашими поступками управляет некий старец, наблюдающий
за нами сверху. Очень трудно, — Гейтлер придвинул к себе чашечку чая.
— Мы заказали на вечер праздничный ужин, — сообщил
Дзевоньский, — будем отмечать вдвоем. Если хотите, пригласим Гельвана и наших
девушек из офиса. Или поедем куда-нибудь в ресторан.
Гейтлер замер. Сегодня ему нужно было сообщить самую
неприятную весть своему работодателю и получить его согласие. Он продолжал
спокойно завтракать, чтобы поговорить обо всем после того, как они пройдут в
гостиную.
— Курылович уже вернулся обратно в Варшаву, — сообщил
Дзевоньский, — но я думаю, вы обратили внимание на все эти статьи. Особенно
блестящая статья была в «Коммерсанте». С одной стороны, как будто ругали
спектакль, но с другой — так блестяще его подали, что любой заинтересованный
человек захочет его увидеть. Это высшее мастерство.
— Да, — согласился Гейтлер, — я читал эту статью. Должен
заметить, что ваш Холмский умеет работать. Я внимательно смотрю телевизионные
передачи. Уже несколько раз по разным программам сообщали о нашем спектакле.
Все идет нормально, пан Дзевоньский.
— Вам не кажется, что мы могли бы подготовить конкретного
исполнителя для встречи «субъекта власти» в театре? — поинтересовался
Дзевоньский.
— Вы никак не хотите успокоиться, — благодушно заметил
Гейтлер, — вам нужна бойня, а не продуманная операция. Каким образом ваш
человек войдет в охраняемый театр? Где он сядет? А вы знаете, где именно сядет
наш «субъект власти»? И как ваш человек сможет к нему подойти? Если Служба
Безопасности сработает нормально, то нашему «смертнику» не дадут даже руку
поднять.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Дзевоньский, — я только
спросил.
— Все должно идти по плану, — напомнил Гейтлер. — На первом
этапе мы проверяем наши возможности по манипулированию ситуацией. В истории
известны несколько случаев, когда покушение происходило в театрах. Самый
известный — с Авраамом Линкольном. В России все помнят убийство Петра Столыпина.
Не дергайтесь, Дзевоньский. Если мы заставим главу государства откликнуться на
нашу рекламную кампанию, значит, мы на верном пути. И не форсируйте события.
Неужели вы думаете, что мне так приятно сидеть на этой даче с таким чудесным
человеком, как вы?
Дзевоньский взглянул на него, но ничего не ответил. Кофе они
традиционно пили у камина. Когда устроились в креслах, Дзевоньский неожиданно
спросил:
— Почему русские отмечают Рождество седьмого января? Это
ведь нелогично. Сначала Новый год, а потом — Рождество…
— У них есть старый Новый год, — пояснил Гейтлер. — Никто и
ничто не мешает им отмечать два раза Рождество и два раза Новый год. Такая
традиция.
— Мне она не совсем понятна, — признался Дзевоньский. — Вы
уже решили, как мы отметим сегодня Рождество?
— Я хотел попросить у вас разрешения покинуть вас на этот
вечер. У меня другие планы.
Дзевоньский нахмурился.
— Только на вечер? — уточнил он совсем другим голосом.
— И если можно, на всю ночь. Я не собираюсь исчезать, если
вы думаете об этом. Завтра днем я вернусь в наше «логово». Но мне хотелось бы
отметить этот день с моей знакомой.
— И я обязан вам верить?
— Не обязаны. Вы можете приставить ко мне ваших «церберов».
Но я их все равно обману и уйду. А вы начнете нервничать, когда я не вернусь
ночевать. Поэтому я и решил вам сообщить, чтобы вы не волновались.
— Не хотите встречать Рождество со мной? — криво усмехнулся
Дзевоньский.
— Это было мое самое заветное желание с тех пор, как я с
вами познакомился, — пошутил Гейтлер, — но если серьезно, то у меня есть
знакомая, с которой я хочу провести эту ночь. По-моему, вполне нормальное
желание.
— Она не русская? — спросил Дзевоньский.
На долю секунды у Гейтлера дрогнули веки. Он вдруг осознал
свою ошибку: ведь для русских католическое Рождество не столь важный праздник,
как православное. Однако сразу исправил свою оплошность:
— Я же вам сказал, что они отмечают эти праздники дважды. А
моя знакомая знает, что я немец.
— Вы сами говорили о нежелательности любых контактов. Если
вам нужна женщина, мы можем снять номер в отеле и вызвать туда любое количество
нужных женщин, — предложил Дзевоньский.
— Спасибо за предложение. Но я привык в таких вопросах обходиться
собственными силами.
Дзевоньский долго смотрел на своего собеседника. Затем
нехотя согласился.
— Хорошо, — сказал он, — но с одним условием. Вы возьмете с
собой один из наших телефонов, чтобы я мог вас найти и хотя бы поздравить.
— Безусловно, — кивнул Гейтлер, — и обещаю вам его не
выключать.
— Договорились, — у Дзевоньского испортилось настроение.
Он поднялся к себе в комнату и долго сидел на стуле, решая,
как поступить. Оставаться одному на эту ночь не хотелось. Видеть Гельвана — тем
более. Дзевоньский тяжело вздохнул и набрал телефон своего помощника.
— Купи мне билет на любой ближайший рейс в Брюссель, —
попросил он. — А завтра утром я вернусь обратно. Один билет бизнес-класса.
— Сейчас сделаю, — понял Гельван. — Прислать машину за вами?
— Не нужно. Где ты будешь отмечать Рождество?
— С друзьями, — неопределенно заявил Гельван, — у меня есть
друзья.
— Не забывай о моем приказе, — жестко напомнил Дзевоньский,
— не трогать девочек, работающих в твоем офисе. Ни в коем случае. Ищи себе
развлечения на стороне.
— Я помню, — обиженно заверил Гельван.
Дзевоньский бросил трубку. Конечно, нужно проследить, куда
это ездит Гейтлер. Нужно выяснить, с кем он встречается. Для этого он привезет
из Брюсселя два специальных телефона. В них будет вмонтировано передающее
устройство. В следующий раз, когда Гейтлер поедет на встречу, нужно будет дать
ему этот аппарат и проследить, куда он поехал. Нельзя так доверять этому
генералу. Он доказал, что обладает невероятным умом. Придумать такую операцию с
театром мог только талантливый человек.
Россия. Москва. 31 декабря, пятница
В это утро он проснулся раньше обычного. Он не любил лежать
в постели, проснувшись, и нежиться под теплым одеялом. Сказывалось его
спортивное прошлое, когда время учебы и занятий было расписано по минутам.
Будучи по натуре рациональным прагматиком, он менее всего был похож на
изнеженного флегматика или меланхолика, способного провести под одеялом все
утро. Но в этот день он лежал под одеялом и вспоминал самые важные эпизоды
своей жизни. Именно в этот день пять лет назад бывший президент удивил всех
своих помощников, всю страну и весь мир. Он всегда был непредсказуемым
человеком. И в тот день неожиданно объявил, что уходит в отставку, оставляя
вместо себя главу правительства. Сказать, что это был эффект разорвавшейся
политической бомбы, — значит ничего не сказать.
