78
Начали с Альберто созваниваться. Катья у него со странностями, звонки контролирует. Альберто произносит в трубку: «Бонжур, мсье!» — значит, Катья в радиусе. Что никогда не нравилось в нем — неспособен он идти на прямой конфликт, права свои отстаивать. Будет перед этой Катьёй стелиться. Хотя, может, и прав — с психами лучше не связываться… она чуть что кричит на него, причем по-русски. Он своей приятельнице Марине повторил пару словечек, так та едва со стула не упала. Запретила ему это произносить.
Но положиться на него можно. Катью на улицу не вышвыривает: приручил. Дом достроил — отец говорит, отличный, сто лет простоит. Если бы не он, не приехали бы родители на Новый год. Доверили ему свинью — и спокойны. А в постели, помнится, внимательный был, любое желание ловил. Это не Карим — налетел, придушил, подчинил, отвалил, и до лампочки твое удовольствие. Отец обрадовался, когда сказала, что с Альберто стали общаться. Родители ждут не дождутся перевода в Дордонь: полгода как попросилась. Вернулась бы пока в свою квартирку, да девчоночек жалко — тут дом, сад…
А недавно Катья потребовала, чтобы Альберто ее вывез к морю. И он ей Сен-Мишель пообещал, с заездом «к старой подруге». Любопытно будет на эту кралю посмотреть.
79
Марина сошла с RER, потопала знакомой дорожкой. Ничто не изменилось.
Та же парковка, холл, лифт.
Достала ключ. Почему никак не избавиться от ощущения, что это все еще ее дом? Схватить письма, черкнуть записку и — прочь.
— Здрасьте!
Мадам Кейта, тучная африканка, движется по коридору к лифту, толкает перед собой инвалидную коляску. Раньше деда древнего в ней вывозила, а как деда не стало, пристроила ее вместо тележки для продуктов.
— Здрасьте…
Марина торопится открыть дверь, чтобы не вступать в беседу. Незачем соседям знать, что она тут не живет. Но замок не открывается.
— Он его давно сменил, — мадам Кейта останавливается. — Мало ли что можешь забрать в его отсутствие.
Африканцы местоимения «вы» не знают.
— До свидания, — Марина бросается к черной лестнице, чтобы не ждать лифт. Бежит вниз по бетонным ступеням, идущим винтом, в желтом свете ламп, в мертвой тишине.
80
Сидел у Тибидоха, чаек попивал. Маринка звонит, злобная. Ни здрасьте, ни привет:
— Замок сменил?
Ага! Заявилась-таки.
— Почему надо приходить, когда меня нет?
— Потому что письма нужны, а видеть тебя не хочу!
— Это мой дом. И делать тебе там нечего.
— Я хотела, чтобы мы остались близкими людьми, да ты не умеешь быть близким! Никому не доверяешь, даже мне! Чуть из-за тебя с Ноэлем не порвала, идиотка.
— Да у вас, как у котов, — не поймешь, дерутся они или трахаются.
Тибидох зашел. Хорошо, что по-русски он ни в зуб ногой.
— Ты никак перепугался, что я стырю твои тапки!
— Во-во. И в них будет расхаживать макаронник. Надумала что-нибудь про адвоката?
— Да.
Замолчала.
— Ну и?
— Ну и мне казалось, что между нами есть доверие.
Непонятно, к чему она вела.
— Ко мне из Томска мамзель в перьях рвется. Только распушит их, как ты притащишься, гремя ключами.
Просто так сказал. Мамзель намекнула, чтобы ей вояж оплатили, пришлось поинтересоваться: «У меня на лбу написано “благотворительный фонд”?» Надулась.
На Маринку накатила новая волна бреда.
— Думаешь, ревновать стану? У тебя проблемы с сердцем, Корто. И я не верю, что ты будешь там кого-то «лю-юбить». Со мной ты сделал нечеловеческое усилие, и оно последнее.
— Я не про лю-юбовь, а про перья…
— Все паясничаешь! Пошли к адвокату хоть завтра. Не хочу называться мадам Селианов!
Никак макаронник ей рабочую визу сделал. Навряд ли ее так зашкалило с эмоциями, что она отпилит сук, на котором сидит. Сказал, что завтра не получится, а на следующей неделе — без проблем.
81
— Скандал! Просто скандал! — Фарид потрясал газетой “Charlie Hebdo”. — Опубликовать карикатуры на пророка Магомета! Я бы посмотрел, как они своего Иисуса в балетной пачке изобразили бы!
Единственный, кто был не в курсе событий, это Катья. Она сидела на стуле нога на ногу, в мини-юбке (февраль), с загадочной улыбкой. Белокожая блондинка, мечта мусульманская. Карим на нее с порога стойку сделал. Альберто с ней смотрится, как мешок сена рядом с вазой. Не по зубам ему такая.
И не то чтобы красива — но несет себя так, что ей, Веронике, даже подумалось выйти и глаза подкрасить. А то на фоне этой… впрочем, еще кто для кого фон.
Кариму не до Магомета было. Он план разрабатывал — как к гостям в компанию затесаться, на Сен-Мишель.
— А поехали вместе? На моей машине.
Прекрасно знает, что все в его «ауди» не влезут. Сказала:
— Езжайте. Я с детьми посижу.
Интересно, ждал он этой фразы? И тут Альберто вступил:
— Я бы тоже остался. Мы давно не виделись, поболтаем. Да и устал я.
Думала, Карим ощетинится — на него приступы ревности налетают, как саранча на посевы, — в мгновение. Но он и ухом не повел.
— Катья, позволите отвезти вас?
Понятия не имела, что он такими оборотами владеет — буквально на нет сводящими его самцовое достоинство. И Катья благосклонно кивнула, королевской улыбки не теряя. Снизошла.
Они вызвали из детской Танью и отчалили. Фарид тоже ушел, с отвращением бросив оборзевшую газету на журнальный столик.
Близняшки влюбились в Альберто в первые же полчаса.
82
«Мать была вся в карьере, я ее почти не видела — от няньки к няньке переходила. Они часто менялись, ведь мы жили между Францией и Японией. Мать — из тех, кто делает не ребенка, а проект. Мне следовало дать отличное образование, чтобы я пошла по дипломатической линии, как отец. Он работал в японском посольстве в Париже. Учителя на дом приходили — к школе вдобавок, я их ненавидела. Игрушки мне покупали только развивающие, никаких плюшевых медведей. Когда я одна стала жить, пошла в магазин и накупила десятка два мягких зверей. Потом раздарила».
«А отец?»
«Отец был типичным японцем, человеком очень сдержанным. Как неродным. Разве что деда я считала своим другом. Он повар, научил меня премудростям кухни. А твой отец пьет? Дед из России привез убеждение, что русские пьют все поголовно».
Второй день идет переписка с Айко по скайпу. Нет, ни француженка, ни японка не позволят себе простосердечного «А твой отец пьет?» Кажется, она немного не от мира сего, Айко.
