Во второй раз все прошло проще и гораздо страшнее. На этот
раз Аркадий был немногословен. Он просто показал ей фотографию. У неизвестного
была характерная кавказская внешность, пышные густые усы, темные брови,
большие, слегка навыкате глаза.
— Твой клиент, — сообщил Аркадий, — нужно будет убрать его
завтра, когда он поедет в прокуратуру давать показания. Только ошибиться никак
нельзя. И стрелять нужно дважды. Дважды! Ты меня поняла? На нем может быть
пуленепробиваемый жилет, поэтому стреляй лучше в голову.
— Я все поняла. — Ей было неприятно разговаривать с
Аркадием, который рассуждал об убийстве человека, как мясник обсуждает вопросы
разделки туши.
— Завтра утром. И учти, что у него большая охрана. Очень
подготовленные ребята. Могут тебя запросто подстрелить, если ты замешкаешься
хотя бы на минуту. Как только выстрелишь — сразу уходи. Бросай винтовку и
уходи. Ты меня поняла? Бросай и уходи. Сразу, чтобы тебя не засекли. Никаких
документов с собой не бери, ничего лишнего. Обязательно проверь карманы, чтобы
не было никаких бумажек, платочков, разных там сережек. Ты на работе, а не на
карнавале. Все ясно?
— Какой гонорар? — спросила она.
— Двадцать пять тысяч. — Он пожал плечами. — Там, в Лондоне,
был большой гонорар, а здесь за этого черномазого больше никто не даст.
— Нет, — решительно сказала она, — меня эта сумма не
устраивает. Мне нужно пятьдесят. И не меньше.
— Чокнулась совсем? Ты еще будешь торговаться.
— Я не согласна. — И повернулась, чтобы уйти.
— Подожди. Вот ведь ненормальная навязалась на мою голову.
Черт с тобой — тридцать тысяч.
— Я была чемпионкой мира, — сказала она, глядя в глаза
Аркадию. — Если вы не понимаете, то нам не о чем разговаривать. Пятьдесят тысяч
будет моей обычной ставкой. И только в одном случае я, пожалуй, соглашусь
сбавить цену наполовину.
— В каком? — быстро спросил он.
— Когда мне «закажут» вас, — с ненавистью произнесла она.
— Не надейся, — усмехнулся Аркадий. — А ты молодец, хорошо
брыкаешься. Ладно. Пусть будет по-твоему. Только сделай все чисто.
На следующее утро она ждала в условленном месте, устроившись
напротив дома, где жил Кавказец, как она называла его про себя. Он вышел в
сопровождении целой кучи телохранителей. Она подняла винтовку, готовая
выстрелить. Но в этот момент следом за всеми выбежал маленький сын Кавказца.
Тот легко подхватил его на руки, поцеловал, улыбаясь, что-то сказал охранникам.
Она опустила винтовку.
— Господи, — выдохнула Катя. — Господи, за что мне такие
муки?
Он держал сына на руках и о чем-то говорил. Охранники
расступились, и его широкая спина была отличной, сверхотличной мишенью. Но
стрелять в тот момент, когда он держал на руках своего сына, она не могла. Не
могла и не хотела.
— Господи, — запричитала она, — почему я такая идиотка?
Она начала беззвучно плакать, как обычно плакала в очень
редких случаях. Кавказец передал сына одному из телохранителей и стал что-то
говорить, радостно показывая на соседний дом. Она опустила винтовку. Ребенок
восторженно смотрел на отца. Она вспомнила о своем сыне и застонала еще
сильнее.
«Сегодня, — помнила она категорический приказ Аркадия, —
обязательно сегодня».
Телохранители стояли, немного расслабившись. Ничего вроде не
предвещало беды. Хозяин должен был сесть в свой «шестисотый» «Мерседес». За ним
обычно ехали два джипа с охраной. Кавказец достал телефон — очевидно, ему
кто-то позвонил, отсюда не было слышно. Она продолжала плакать, глядя на
стоявшую перед ней такую удобную мишень. Ребенка наконец унесли в дом.
«Я буду гореть в аду», — подумала она о себе, и что-то
дрогнуло в ее душе.
— Я буду гореть в аду, — повторила она вслух, поднимая
винтовку.
Охранники уже двинулись к своим машинам, впрочем, двое
поджидали, когда хозяин сядет в свой «Мерседес». Тот убрал телефон, чему-то
улыбнулся и шагнул к машине. И тогда она, опасаясь, что сейчас он скроется в
черном чреве огромного автомобиля, быстро, как на соревнованиях, вскинула
винтовку и сделала два прицельных выстрела. В сердце и в голову. Чисто
машинально. Два точных смертельных выстрела. Телефон отлетел в сторону.
Кавказец рухнул на землю. Охранники выхватили свои пистолеты. Дальше все
происходило, словно внезапно некий небесный режиссер замедлил вращение пленки.
Из дома выскочил мальчик, сын убитого. Он с перекошенным от
ужаса и плача лицом бежал к отцу. Охранники уже стреляли в ее сторону, двое
бежали к дому, где она пряталась, а она, все еще не понимая, ка-ким образом
сумела сделать два точных выстрела, замерла, глядя на бившегося в истерике
ребенка. Кто-то перехватил мальчика, не давая ему подбежать к отцу. Ребенок
вырывался изо всех сил.
Она закрыла глаза. Теперь она знала, что такое ад. Чувствуя,
как останавливается дыхание, она попыталась пойти, с ужасом заметив, что ноги
отказываются ей повиноваться. Телохранители убитого уже были совсем близко.
Многие видели, откуда именно раздались выстрелы. Она заставила себя подняться и
оторвать взгляд от лица ребенка, который по-прежнему вырывался из рук
державшего его телохранителя.
Внизу загрохотали шаги вбежавших в подъезд людей. Она
наконец бросила винтовку и отвела глаза от страшной картины, развернувшейся
перед ее взором. И бросилась вниз. Уже в подъезде она столкнулась с
телохранителями. Они толкнули ее в сторону и, не обращая на женщину никакого
внимания, побежали наверх. Им и в голову не могло прийти, что точную прицельную
стрельбу вела эта невысокая женщина. А она вышла из подъезда и, шатаясь,
побрела к автобусной остановке.
За деньгами она не поехала, но пунктуальный Аркадий прислал
ей домой новую сумку. Два дня она сидела на кухне, ни к чему не притрагиваясь.
Юрий, напуганный ее поведением, и не пытался узнать, что именно произошло. Он
уже понимал, что ее работа приносит им не только деньги, но и непонятное
оцепенение, которое нападало на его жену внезапно и без всяких видимых причин.
Еще три дня она молилась в церкви, пытаясь стереть из памяти картину страданий
ребенка.
А потом рана затянулась, как, впрочем, затягиваются и более
чудовищные и более болезненные раны. И еще через неделю она все-таки внесла
деньги за новую квартиру. Ровно восемьдесят тысяч долларов.
Когда они с Юрой приехали смотреть новую квартиру, муж вел
себя непривычно тихо, словно его не интересовали ни большие балконы, ни
расположение комнат. Агент фирмы, продававшей им квартиру, почувствовал, что
они хотят остаться одни. У обоих были измученные, усталые лица одиноких людей.
Агент оставил им ключи и, пожелав счастливой жизни в этой квартире, вышел из
дома. И только когда они наконец остались одни, Юрий впервые задал вопрос,
которого она очень боялась:
