Глава 22, в которой можно наконец принять душ и поспать
Поделилась я своими замыслами с Геркулесом, в начале десятого закрыв за компаньонами дверь. Не знаю как насчет душа, но против идеи поспать Геркулес явно не возражал. Я с удовольствием осуществила первую часть плана и без промедления собиралась приступить к реализации второй, но телефон взволнованно потребовал моего внимания.
— Ты одна? Эти ушли? — спросила сестра.
— Ушли. Одна.
— Давай встретимся в «Стрельце», — предложила она.
— Неподалеку от нашего колледжа? Ностальгия? Ты заканчиваешь во сколько?
— Нет, прямо сейчас.
— Что еще случилось?
— Приезжай. Не по телефону.
Я с завистью посмотрела на Геркулеса. Он безмятежно посапывал в любимой позиции: на спине, поперек кровати.
Я приехала на такси.
— Закажем коньяк? — Кларис смущенно разгладила на столе скатерть. Несмотря на свежайшую блузку, макияж и старательно уложенные волосы, выглядела она ужасно. — Ты не возражаешь?
— С утра? Ты разве не вернешься на работу?
— Я отпросилась. В смысле предупредила Ирен, что у меня семейные обстоятельства. Деловые встречи она отменит. А для руководства — я у дантиста.
— Понятно. — Сразу вспомнилась анкета мадам Лебуафлори. — А коньяк по какому поводу?
— Хочешь вина?
Я кивнула. На самом же деле больше всего на свете я хотела спать. Но что толку вспоминать об этом, если я все равно уже приехала?
— А позавтракать? Что тебе взять?
Если я поем, то уж точно усну прямо здесь.
— На твое усмотрение, Кларис. Что себе, то и мне.
Сестра сделала заказ. Официант отправился на кухню. Мы молчали до самого его возвращения. Он откупорил бутылки и налил ей коньяк, а мне прозрачное, зеленовато-желтоватое вино. У коньяка был красивый цвет темного янтаря.
— Что-нибудь еще? — спросил официант.
— Пока достаточно, — ответила Кларис. — Спасибо. — И проводила глазами его спину.
— Зря ты заказала по целой бутылке. Мы не выпьем.
— С собой возьмем.
— Шутишь?
Она невесело хмыкнула и залпом опустошила свою рюмку.
— Ты стала совсем взрослая, — без всякой связи сказала Кларис. — Я всегда относилась к тебе, как к маленькой девочке, и вдруг сегодня поняла, что ты давно взрослая женщина, скоро тридцать.
— Не очень скоро. — Я отпила глоток. — Приятное вино. Мне пока двадцать семь.
— Мне было столько же, когда все это произошло.
— Что произошло?
— Все. — Она налила себе еще и снова выпила.
— Ты бы закусывала. Охмелеешь. — От ужаса, что моя старшая сестра тайно спивается, сонливость как рукой сняло. — Неужели ты стала пить?
— Все произошло. Все сразу. — Похоже, Кларис не слышала меня. — Алекс, Гастон, замужество… Ты точно не хочешь коньяку? — И налила себе еще.
— Не надо, Кларис! Мне за тебя делается страшно!
— А знаешь, как мне было страшно за тебя? — Она не выпила, а вертела ножку рюмки в пальцах и через коньяк смотрела в окно.
— Когда? Когда тебе за меня было страшно? Почему я никогда раньше не знала, что ты встречалась с Алексом?
— Я и сама-то об этом не очень знала. А, ладно. — Она все-таки выпила коньяк, поставила рюмочку и погладила мою руку. — Не бойся, я не сопьюсь. Я ужасно жадная.
— Ты действительно пугаешь меня, Кларис. Может, отвезти тебя домой, пока не поздно?
— Не сейчас. Я должна кое в чем признаться тебе.
— Поешь. Салат очень вкусный.
— Да, конечно. — Она поковыряла вилкой в стожке зелени. — Понимаешь, ведь тебя раньше не было, потом ты появилась, маленькая-маленькая! Как кукла. Потом ты уже была. Была, была, и вдруг раз — и ты взрослая женщина.
— Кларис…
— Не перебивай. — Нетерпеливый жест рукой. — Я хочу, чтобы все шло по порядку. — Замолчала и уставилась в окно.
Дождя больше не было. Солнце поторопилось высушить асфальт, и он светлел прямо на глазах. Официантка протирала уличные стулья и столики: новые отважные посетители решили расположиться на свежем воздухе.
В кафе определенно было душно. Вероятно, на улице тоже.
— Парит, — сказал кто-то за моей спиной. — К ночи опять будет гроза. Точно.
— Гроза… — произнесла Кларис. — Почему-то все происходит обязательно в грозу!
— Не знаю, — сказала я.
— Я была совсем маленькая, но очень хорошо помню, как была жуткая гроза и пришли люди. Вернее, я проснулась от грозы и побежала к родителям в спальню, но в гостиной плакала мама и ее утешали двое мужчин. Это были папины друзья — дядя Патрик с усами и Юбер. У Юбера тогда не было усов, но у него тоже был пистолет, как у папы и дяди Патрика. А потом мама увезла меня к бабушке в Корнуай [4]
. В большом доме мы с бабушкой жили только вдвоем, мама приезжала редко — раз в месяц. Может быть, раз в месяц ездить из Парижа в Корнуай — и не так уж редко, но я была очень маленькая, и для меня это было очень редко. Хотя не могу сказать, что я так уж скучала. В деревне было так здорово! Берег моря, коровы, козы, кошки, собака, деревья, трава, цветы, куры… И меня очень занимало, что у одной из кошек вдруг быстро стал расти живот, она сделалась как бочонок на ножках. Бабушка объяснила, что у Нану — надо же, я помню, что кошку звали Нану! — будут детки. Однажды вечером котята родились. Я с трепетом смотрела, как Нану вылизывает малюсеньких новеньких существ. Их было пять или шесть. Я тогда еще плохо умела считать. Но на следующий день у кошки был только один котенок! Бабушка без тени сомнения объяснила, что этот самый крепкий, а остальных утопили, потому что они «лишние». Это потрясло меня! Как может такое быть, чтобы живые, только что родившиеся детки могли быть лишними?! К тому времени я уже однажды видела собаку, утонувшую в море, и поэтому понимала, что «утонувший», значит, неживой. У меня случилась истерика, но по счастью именно в тот день приехали мама и Юбер. У Юбера были новые усы, а у мамы… У мамы — живот! Может быть, он был и в прошлый раз, но тогда я, вероятно, не заметила. Мне же не было еще пяти. Я вообще плохо помню свое детство, но ночной разговор взрослых, подслушанный случайно, когда я тоже проснулась от грозы, я запомнила слово в слово.
— Почему ты до сих пор ничего не сказала девочке? — спросила маму бабушка, она упорно называла меня «девочка», а не «внучка». — Лала большая, все понимает.
— Я тоже считаю, что давно надо было ей объяснить, но Жюльет ни в какую, — сказал Юбер.
— Вряд ли понимает, — усомнилась мама. — Она ведь никогда не спрашивает об отце.
