– Послушай, дорогая, – сказал он. – Выслушай меня, потому что все, что я хочу сказать, должно быть сказано. Я люблю тебя, Кристина. Нет, не двигайся, я не хочу прикасаться к тебе. Если я прикоснусь, то не смогу все тебе сказать. Я ни одну женщину не любил так, как тебя. Нет, я не притворяюсь, будто в моей жизни не было других женщин. Мне почти сорок, Кристина. Ничего странного, что ты удивлена. Официально мой сценический возраст тридцать один год, но на самом деле мне тридцать девять. Я живу полной жизнью, и мне нравится эта жизнь. Имею ли я право сейчас просить тебя разделить со мной такую жизнь? Да-да, знаю. Ты хочешь сказать, что для тебя ничего не имеет значения, кроме любви. Однако любовь приходит и уходит, ее нельзя подчинить. Я не утверждаю, что когда-нибудь мне станет с тобой скучно, скорее всего, скучно станет тебе. Но у меня есть моя жизнь, мои друзья и – скажем прямо – моя карьера, а что будет у тебя, Кристина Диллон? Задай себе этот вопрос. Ты из благородной семьи. Ты воспитывалась для того, чтобы занять определенное положение в этой забавной, патриархальной деревушке. У тебя есть друзья, и все они уважают тебя. Может быть, сейчас их уважение для тебя почти ничего не значит, но, когда ты станешь старше, ты будешь ценить его больше, если, конечно, оно у тебя будет. Я хочу сказать лишь одно: подумай, прежде чем принимать решение. Я дам тебе время. Я не буду давить на тебя. Я даже пальцем не пошевелю, чтобы уговорить тебя. Но, Кристина… я так хочу тебя.
Она подбежала к нему и обняла за шею еще до того, как он закончил.
– Думаешь, что-то еще имеет значение, кроме нашей любви? – с горячностью спросила она.
– Ничего, – ответил Гарри. – Ничего.
На какое-то время они перенеслись в собственный мир. Мир, где кровь течет быстрее, где прикосновение любимых губ наполняет радостью, мучительной по своей силе.
Наконец они сели рядышком, взялись за руки и принялись строить планы.
– Нам придется уехать очень скоро, практически сразу, – сказала Кристина. – Отец может отправить меня куда-нибудь. Грозился сегодня утром. Говорил о том, что мы поедем в Уортинг. Я этого не вынесу. Мне страшно подумать, что целых две недели я не смогу видеть тебя.
– А чего ждать? – спросил Гарри. – Ты приняла решение. Уедем завтра.
– Завтра. – Именно в этот момент она ощутила болезненный укол: назад дороги нет, она приняла решение. И все же будущее, даже с Гарри, было туманным. Она придвинулась к нему поближе. – Завтра, – повторила она. – И я буду принадлежать тебе, стану твоей в полном и истинном значении этого слова.
– Моей! – страстно произнес Гарри и вдруг поднес ее руку к своим губам. – Я попытаюсь быть ласковым с тобой, Кристина. Я постараюсь дать тебе все, чего ты лишишься, уехав со мной.
Она задала ему типично женский вопрос:
– А если бы я ответила, что не поеду? Что тогда?
Гарри посмотрел на нее искоса, на его губах появилась легкая улыбка. Он выпустил ее руку и обнял ее.
– А разве нужно спрашивать об этом, моя Кристина? – В его голосе звучали торжествующие нотки. Вся его почтительность куда-то исчезла. – Я бы заставил тебя, я бы увез тебя…
Кристина прошла к алтарю и села на переднюю скамью. Ее взгляд упал на большую скамеечку для ног, которой пользовалась ее мать. Скамеечка открывалась, и в ней хранились семейные молитвенники и книги псалмов. Когда мама умерла, дети стали пользоваться скамеечкой по очереди. Хотя она была очень тяжелой, почему-то они предпочитали ее обычным подушкам для коленопреклонений. Семья викария сидела на жесткой дубовой скамье, а по другую сторону прохода на алых бархатных подушках сидели Стабингтоны. Эти подушки износились и вытерлись за долгие годы, но все равно оставались символом королевских привилегий.
Было утро субботы, когда она сбежала с Гарри. Потом Кристина часто спрашивала себя, как в тот день проходила служба и заметила ли леди Стабингтон, что их семью представляет только Артур. Дрожал ли голос отца, когда он читал Библию? «Почитай отца и мать». Она знала, что он никогда не простил бы ей этого – по сути, она бросила ему вызов и обманула его.
В первую неделю она все время ждала, что приедет отец и потребует ее возвращения домой. Однако из дома никаких вестей ни от отца, ни от Артура не приходило, и постепенно она успокоилась – ведь жребий уже был брошен.
В детстве у них в семье была горничная, которая очень любила поговорку: «Как постелешь кровать, так и будешь спать». «Что ж, я постелила себе кровать», – думала в те дни Кристина и была в полной мере довольна всем.
В новом мире, в который привел ее Гарри, почти не было времени на то, чтобы вспоминать о Грин-Энде. Там нужно было выбирать и покупать наряды – ведь она уехала из дома с крохотным чемоданчиком, – а после того, как Гарри одел ее в дорогую и модную одежду, ему в голову пришла идея. В один из вечеров Кристина вернулась домой из магазина в новом платье. На ее плечах была меховая шубка, которую Гарри подарил ей за день до этого. Распахнув дверь, она вбежала в гостиную, возвестив о своем приходе словами «Гарри, Гарри, дорогой, я дома», и не сразу заметила, что он не один. В комнате находилось еще два джентльмена, и оба встали при ее появлении. Гарри услышал, как они изумленно ахнули. И действительно, она выглядела великолепно, от ее красоты захватывало дух. Любовь к Гарри и сознание, что она любима, придавали ее красоте особый шарм. Однако это не разрушало присущего ей очарования юности и невинности. Она выглядела свежей. Один романтически настроенный критик как-то написал: «Она заставляет думать о чистом и настоящем – о снежинке, падающей под ноги, о ландыше, спрятавшемся под широким зеленым листом».
«Извини. Я не знала, что у нас гости».
Она обращалась к Гарри, но ее улыбка предназначалась и двум незнакомцам.
Именно в этот момент Гарри шлепнул рукой по столу.
«Клянусь Юпитером! – воскликнул он. – Нашел! Вы задали мне вопрос, и теперь я вам на него отвечаю. Господа, вот дама для ведущей роли!»
Таковым было начало. Как часто Кристина спрашивала себя, не лучше ли ей было остаться на заднем плане – любовницей Гарри, вместо того чтобы стать его партнершей по сцене. Однако она знала, что принятое решение избавило ее от сердечной боли и ревности. В противном случае ей пришлось бы из вечера в вечер смотреть, как Гарри отдает свою любовь другим женщинам, знать, что он, пусть и понарошку, но целует другую и говорит ей о любви. Его голос, полный нежности, сводил с ума девушек на галерке и привлекал в театр женщин постарше, разочаровавшихся в любви и страстно жаждущих ласки. Нет, ее решение было правильным, но как же она ненавидела свои попытки научиться играть. Это утомительное, многочасовое повторение одних и тех же слов, одних и тех же действий. К концу своей карьеры она произносила реплики и играла так же плохо, как в самом начале.
Близкий контакт с театральной средой помог ей понять одно – то, во что она старалась не верить, но что в конечном итоге вынуждена была признать, – Гарри не был хорошим актером. Он обладал шармом и тем странным качеством, которое Элинор Глин назвала одним словом «Это»
[8]
. Одним словом, он торговал своей мужественностью. Он знал все хитрости, все интонации, которые могли пробудить женскую страсть – могли заставить женщину, сидевшую среди замерших и затаивших дыхание зрителей, подумать: «На ее месте могла бы быть я». Все его роли были одинаковыми – он играл безрассудного, страстного любовника, которым увлечена невероятно тупая героиня. Он чувствовал театр и инстинктивно понимал, на что способен как актер, поэтому не замахивался на серьезные роли. Легкие, иногда даже рискованные пьесы с незамысловатым сюжетом – в этом Гарри Хантер был непревзойденным и без труда срывал аплодисменты. Пикантная альковная сцена была ему по душе и по мастерству. Однако все, что требовало настоящей актерской игры – характерные роли, перевоплощение, – было ему не по зубам. Кристине понадобилось много лет, чтобы понять: Гарри всегда был самим собой. Про него нельзя было сказать: «Вот Гарри Хантер, а вот Гарри в роли…» В реальной жизни он тоже исполнял роль, всегда поступал так, как, по его мнению, будет выглядеть правильным. Он был великолепным шоуменом, он выучился искусству очаровывать людей задолго до того, как стал профессиональным актером. Кристина пыталась найти в нем что-то более ценное, чем простая привлекательность и шарм, но потерпела неудачу. Да, она потерпела неудачу. А возможно, и не было в Гарри ничего, кроме обаяния.
