– И вот что еще, сударь… – сказал Планше,
помявшись. – Не мое дело давать советы хозяину, но не лучше ли нам отсюда
съехать?
– Это еще почему?
– Ну, сударь… Вы же понимаете, как к нам теперь будут
относиться хозяева… Еще утром лакей капитана де Кавуа рассказывал в избранном
обществе, как славно вы провели всех этих сановных господ, да я и сам после
Нидерландов смекаю, что к чему… Здешний слуга уже нарывался на драку, а каков
слуга…
– Ваш человек прав, – поддержала Кати. – Ваши
хозяева – прислужники герцогини…
– Ну и что? – воскликнул д’Артаньян, выпрямившись
во весь свой рост и гордо подбоченясь. – Коли уж я не боялся иных высоких
господ, не пристало мне опасаться их слуг – какого-то жалкого галантерейщика и
кастелянши, пусть и присматривающей за носовыми платками и продранными чулками
не где-нибудь, а в Лувре! Мы остаемся, Планше. Слугу Бонасье можешь вздуть,
коли охота, но с четой Бонасье изволь быть образцом вежливости, ты понял?
Улыбайся им сладчайше, здоровайся почтительнейше… словом, пересаливай, черт
возьми, соображаешь?
– А как я при этом должен на них смотреть? – с
ухмылкой уточнил сообразительный малый. – Допустима ли, сударь, в моем
взгляде хоть малая толика нахальства?
– Весьма даже допустима, – расхохотался
д’Артаньян. – В твоем взгляде, любезный Планше, допустимы и нахальство, и
насмешка, и откровенный вызов, вообще все, что ты в состоянии выразить
взглядом. Но на словах ты – образец почтения. Черт возьми, пусть их покорежит!
Будут знать, как лезть в интриги высоких господ! Но слугу – вздуть как следует
при малейшей задиристости с его стороны. Лакей д’Артаньяна должен вести себя
соответственно!
– Ах, сударь! – с чувством сказал Планше. –
Ах, сударь! Лучше вас, право, нет и не было на свете хозяина! Меня обуревает
желание…
– Выпить за мое здоровье, разумеется? – догадался
д’Артаньян. – Нет уж, Планше, не время! Сначала устрой эту девушку на
хорошее место, а потом займись моим гардеробом. Завтра у меня встреча… быть
может, самая важная в моей жизни.
– О, сударь! Неужели вас опять приглашают в Лувр?
– Не совсем, – честно ответил д’Артаньян. –
Но это не меняет дела. Завтра моя шпага должна сверкать, в ботфортах должны
отражаться дома и прохожие, перо на шляпе обязано выглядеть самым пушистым и
пышным в Париже, словом, если я не буду завтра выглядеть самым изящным
кавалером в столице, я тебя продам туркам, а эти нехристи, проделав над тобою
страшную хирургическую операцию, приставят тебя сторожить своих красавиц, но
тебе эти нагие сарацинки уже будут совершенно безразличны… Марш!
Планше вышел в сопровождении Кати, уже чуточку успокоившейся
и переставшей плакать, а д’Артаньян, допив остававшееся в бутылке, развалился в
кресле и предался сладким грезам, плохо представляя, как он сможет спокойно
прожить это астрономическое количество часов, минут и секунд, отделявшее его от
завтрашнего дня.
Глава 5
Нравы Сен-Жерменской ярмарки
Нельзя сказать, чтобы исполнились самые смелые мечты
д’Артаньяна, но он и так был на седьмом небе от того, что уже достигнуто. Анна,
в синем платье с кружевами, опиралась на его руку, он вдыхал аромат ее волос и
духов, виртуозя новехонькой тростью с золотым набалдашником и яркими лентами,
и, как ни было его внимание приковано к девушке, он все же подмечал
многочисленные восхищенные взгляды, бросаемые на его спутницу гуляющими по
Сен-Жерменской ярмарке благородными господами, среди которых хватало знакомых,
в том числе и тех, кто доселе знал кадета рейтаров д’Артаньяна исключительно
как шалопая, игрока, ночного гуляку и завсегдатая местечек с подозрительной
репутацией.
Он видел, как у некоторых, еще не посвященных должным образом
в суть недавних событий, взбудораживших весь Париж, форменным образом глаза
вылезали из орбит, а нижняя челюсть стремилась оказаться как можно ближе к
носкам ботфорт. И было отчего – нежданно-негаданно недавний вздорный и
несерьезный юнец мало того, что прохаживался в обществе ослепительной
красавицы, он еще и щеголял в красном плаще с серебряным крестом – одежда,
после известных событий служившая вернейшим отличительным признаком
победителей, к которым все вокруг относились с боязливым почтением…
Чуточку напрягши воображение, можно было представить, что
находишься в только что завоеванном городе, – повсюду льстивые улыбки,
испуганные взгляды, иные разговоры поспешно прерываются при твоем приближении,
люди словно стараются стать меньше ростом, а то и превратиться в невидимок,
насквозь незнакомые субъекты наперебой спешат засвидетельствовать почтение,
ввернуть словно бы невзначай, что они остаются вернейшими слугами и
почитателями кардинала, его государственного ума, способностей и железной воли…
Как ни молод был д’Артаньян, ему это очень быстро стало
надоедать: признаться по секрету, не из благородства чувств, а оттого, что все
эти перепуганные лизоблюды – ручаться можно, добрая их половина краем уха
слышала о заговоре еще до его разгрома и лелеяла определенные надежды,
полностью противоречившие тому, что они сейчас говорили, – мешали
разговаривать с Анной, любоваться ее улыбкой.
Он едва не цыкнул на очередного подошедшего дворянина, но
вовремя его узнал, поговорил немного и вернулся к спутнице.
– Кто это? – спросила Анна.
– Мы случайно познакомились в «Голове сарацина», –
сказал д’Артаньян. – Это шевалье де Карт. Получил образование в иезуитском
колледже, а вот дальше жизнь у него как-то не складывалась – служил в армии,
черт-те где, даже в Чехии. Он как-то спрашивал у меня совета, чем, на мой
взгляд, ему следует заняться – оставаться на военной службе или заняться
математикой. Мне кто-то говорил, что к этой самой математике у него большие
способности, – ну, а то, что офицер из него никудышный, я и сам вижу. Я
подумал, подумал, да и рассудил нашим здравым гасконским умом: коли у тебя к
чему-то есть способности, этому и следует посвящать жизнь. Пусть даже это
математика, в которой сам я, признаюсь, ничего не понимаю, разве что хорошо
умею проверять трактирные счета… В общем, я его решительно направил на путь
математики – вдруг да и получится что-то у юноши с этой самой цифирью, хоть и
не дворянское это дело, ох, не дворянское… Я ему только посоветовал взять
другое имя, какое-нибудь красивое. Ну как можно сотворить что-то заметное в
этой их науке с таким-то именем – де Карт? Собратья по науке его просто не
запомнят, не говоря уж о будущих поколениях…
– Я вами восхищена, Шарль, – сказала Анна с
серьезнейшим лицом. – Вы, оказывается, и в науках разбираетесь…
– Просто у нас, гасконцев, здравый и практичный
ум, – сказал д’Артаньян убедительно. – Поэтому мы дадим толковый
совет, о чем бы ни шла речь… – И тут его осенило. – Анна…
– Что? – спросила она с самым невинным видом.
– Вы вновь меня вышучиваете, – оказал д’Артаньян
печально.
– Ничего подобного.
– Нет уж! Я уже изучил эту вашу манеру – отпускать
колкости с самым серьезным и невинным личиком… Правда, при этом оно остается
столь же очаровательным, и это меня примиряет с любыми насмешками…
