– Это опять те же самые признания?
– Да, – сказал д’Артаньян. – Да. Да, черт
возьми! Мало того, сейчас я буду читать вам стихи!
– Вы?
– Я, – гордо сказал д’Артаньян и, не обращая
внимания на окружающих, в самые патетические моменты помогая себе взмахами
трости и огненными взорами, принялся декламировать:
– Я полон самым чистым из огней,
Какой способна страсть разжечь, пылая,
И безутешен – тщится зависть злая
Покончить с мукой сладостной моей.
Но хоть вражда и ярость все сильней
Любовь мою преследуют, желая,
Чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,
Душа не хочет расставаться с ней.
Твой облик – этот снег и розы эти —
Зажег во мне пожар, и виновата
Лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,
Тускнеет, умирая в час заката,
А не растет, рождаясь на рассвете,
Огонь, горящий ярче всех светил…
– Чудесно, – сказала Анна. – Вы это сами
сочинили?
На сей раз д’Артаньян не поддался на подвох, и мнимо
простодушный взгляд Анны его нисколечко не обманул.
– Ну что вы, – сказал он честно. – У меня так
и не получилось ничего, кроме тех двух строчек, что я вам декламировал в
Нидерландах. Я поднял на ноги всех книготорговцев Парижа…
– Говоря проще, вы зашли в книжную лавку –
единственную, которую знали?
– Да, – сказал д’Артаньян, решив не лукавить и не
преувеличивать, если только это возможно. – Хозяин показал мне несметное
множество книг, но мне отчего-то приглянулись испанские поэты. Вот этот вот
стих написал сеньор де Риоха. Королевский библиотекарь, чиновник инквизиции –
и, вот чудо, пишет так красиво!
«Боже, сделай так, чтобы она не попросила продекламировать
что-нибудь еще! – взмолился д’Артаньян к небесам. – Я и эти-то
четырнадцать строк заучивал наизусть чуть ли не всю ночь, так что даже Планше
запомнил…»
– Вы делаете успехи, Шарль, – сказала Анна в своей
обычной манере, когда нельзя было понять, насмехается она или говорит
серьезно. – Вы наставляете на путь истинный будущих математиков, без
запинки читаете на память стихи, забросили дуэли – всего в каких-то двадцати
шагах от вас прошел мушкетер короля, а вы и не заметили такого прекрасного
повода… Должно быть, и в квартал Веррери почти не ходите?
– Я туда вообще не хожу больше.
– Вот видите, я права. Скоро вокруг головы у вас
появится первое робкое сияние, и вы станете святым Шарлем… Ну, не сердитесь. Я
совсем не жестокая, просто вы так уморительно надуваете щеки, когда я над вами
подшучиваю… – Она сменила тон, произнесла тише и гораздо серьезнее: – Вам
не кажется, что этот человек следит за нами? Он все время держится сзади, на
некотором отдалении… Только не оборачивайтесь резко!
Д’Артаньян постарался бросить взгляд назад как можно
незаметнее, сделав вид, что его внимание привлек зазывала одного из
увеселительных балаганов. Закутанная в длинный плащ фигура с низко надвинутой
на глаза шляпой показалась ему определенно знакомой, но гасконец так и не смог
понять, кто это. А там загадочный незнакомец и вовсе пропал с глаз, замешавшись
в толпе. Но поскольку чужие опасения заразительны, самому д’Артаньяну стало
казаться, что трое молодчиков с длинными рапирами на боку не просто прохаживаются,
а именно следят за ним и его спутницей. Чем дальше, тем больше ему становилось
не по себе – уже мерещилось, будто эти молодчики обмениваются с кем-то
условными знаками…
– Давайте уйдем отсюда, – сказал он в конце
концов, злясь на себя за столь глупые страхи.
– Давайте…
Д’Артаньян собирался повести спутницу по улице Задиристых
мальчиков, но едва они вышли в ворота на улицу Турнель, как обнаружилось, что
троица движется следом с внушающим подозрение постоянством. Д’Артаньяну пришло
в голову, что он, быть может, вовсе не переусердствовал в подозрениях…
Чтобы увериться, он незаметно замедлил шаг. Троица сделала
то же самое – а потом они, переглянувшись, быстрой походкой направились вперед,
и один из них, самый высокий, громко спросил:
– Сударь, можно спросить?
– Бога ради, – ответил д’Артаньян настороженно,
уже прикинув, как именно будет направлен первый удар шпагой.
– Если вы уже вдоволь позабавились с этой белобрысой
шлюшкой, может, уступите ее нам? Если, разумеется, она берет недорого. Или вы
ей заплатили за весь день?
Кровь бросилась гасконцу в лицо, но он героическим усилием
воли не поддался безудержному гневу. Троица не походила на дворян – а ведь они
были не в кварталах Веррери и не на улице Сен-Пьер-о-Бёф, то есть отнюдь не в
тех местах, где головорезы неведомого происхождения средь бела дня готовы
надерзить и королю… Место довольно приличное, таким следовало бы вести себя
потише, быть понезаметнее. Ох, неспроста…
– Ну, что скажете, сударь? – не отступал
высокий. – Моим друзьям тоже хочется задрать подол этой шлюхе, нельзя же
быть таким эгоистом, чурбан вы провинциальный! Тут, знаете ли, Париж, а не ваша
навозная куча, из которой вы родом. Эй ты, девка! Сколько обычно берешь?
И плащ, красный плащ гвардейцев кардинала! Сейчас нужно быть
безумцем, чтобы задирать мушкетера его высокопреосвященства чуть ли не в центре
Парижа, средь бела дня. Безумцем или…
– Немедленно уйдемте отсюда, – быстрым шепотом
проговорила Анна.
Он и сам уже уверился, что дело нечисто. И примирительно
сказал:
– Сударь, сдается мне, вы выпили чуточ– ку больше, чем
следовало. Лучше бы вам идти своей…
Шпага высокого вылетела из ножен столь молниеносно, что
кто-то другой на месте д’Артаньяна мог бы этого и не увидеть – или заметить
слишком поздно. Но гасконец с быстротой молнии выхватил свою.
И едва не совершил крупную ошибку: он ждал, что удар будет
нанесен ему – и приготовился его отразить со всем возможным умением…
Однако острие, сверкая на ярком солнце, устремилось прямо в
грудь Анне, туда, где сердце…
Осознав это в самый последний миг, д’Артаньян сделал
фантастический пируэт, с невероятной быстротой изменив тактику и направление
ответного удара. Другому это могло бы и не удасться, но гасконец был молод, а
потому проворен и ловок, словно дикая кошка.
Его клинок пронзил ладонь высокого наглеца, и тот выронил
шпагу, взвыв от невиданной боли.
– Шарль! – отчаянный вскрик Анны заставил его
развернуться влево, в ту сторону, откуда подбегали еще четверо – напористо,
решительно, без малейших колебаний, все совершенно трезвые на вид, вооруженные
не только шпагами, но и да– гами…
«Совсем скверно», – успел подумать д’Арта– ньян.
