– Я никогда не сомневался в вашем слове, граф. Что бы
ни произошло… и что ни произойдет.
– Благодарю… – сказал де Тревиль, на лице которого
по-прежнему отражалось тягостное раздумье. – Так вот, д’Артаньян, вы,
нисколько того не желая, поставили меня в сложнейшее положение, крайне
затруднительное… Что греха таить, при дворе существуют различные партии, и я
принадлежу к одной из них. Я назвал бы ее партией короля, но вы, сдается мне,
уже достаточно осведомлены о некоторых качествах нашего властелина, делающих
его, выразимся так, не похожим на иных предшественников и вряд ли способного
возглавлять те или иные партии достаточно последовательно и упорно. Поэтому…
– Поэтому ближе к истине будет, если мы назовем эту
партию партией королевы…
– Вы правы, – кивнул де Тревиль. – Так вот,
борьба, как вы сами убедились, ведется суровая, и в ней сражаются отнюдь не
павлиньими перьями, сплошь и рядом не соблюдают правил чести и конечной целью
видят смерть противника, которой следует добиваться любой ценой…
– Я уже столкнулся с этим милым обыкновением, –
сказал д’Артаньян.
– Я знаю. Тогда вы, наверное, поймете, в чем
щекотливость моего положения? Как старый друг вашего отца, я не могу причинить
вам вреда. Как член одной из партий, я обязан содействовать разгрому партии
противостоящей. И ради вас, какие бы я ни питал к вам чувства, я не могу
пренебречь своим долгом, своими обязательствами перед известными лицами…
– Я все прекрасно понимаю, – кивнул
д’Артаньян. – Но разве я просил вас о снисхождении? Черт побери, я его от
вас и не приму! В конце концов, я – не малое дитя и совершенно сознательно
выбираю свою дорогу!
– Это достойный гасконского дворянина ответ, –
произнес де Тревиль удрученно. – Но попробуйте представить, какие душевные
терзания меня ждут, если когда-нибудь придется…
– Что вас больше волнует – моя участь или собственное
душевное спокойствие?
– Положительно, д’Артаньян, вы слишком быстро
повзрослели…
– Это все Париж, – сказал д’Артаньян. – Такой
уж это город, тут взрослеют быстро, потому что жизнь не знает ни снисхождения,
ни благодушия по отношению ко всем нам…
– Я мог бы вам помочь.
– Каким образом? – с любопытством спросил
д’Артаньян.
– Вы совсем молоды, и вас никак нельзя назвать
закосневшим сторонником кардинала, и никак нельзя сказать, что вы бесповоротно
отрезали себе дорогу к отступлению…
– Черт побери, что вы понимаете под
отступлением? – взвился д’Артаньян. – Я сроду не отступал и не
собираюсь этому учиться!
– Простите, я неточно выразился, – примирительно
произнес де Тревиль. – Пожалуй, следовало бы сформулировать иначе…. Вам
еще не поздно расстаться с прежними заблуждениями, исправить те ошибки, что вы
совершили по юношеской горячности. Я выражаю не собственные мысли… то есть не
только собственные мысли, но и намерения известных лиц…
– Проще говоря, ее величества?
– Ну хорошо, хорошо… – поморщился де
Тревиль. – Без всякой дипломатии… Вот именно, ее величества. Был разговор…
Ее величество осознает, что вы – еще совсем молодой человек с неустоявшимися
взглядами и убеждениями. Королева готова помочь вам выбрать правильную дорогу.
Черт побери, вы зарекомендовали себя сильным и опасным человеком, а с такими
сплошь и рядом торгуются. Вам, моему земляку, повезло, быть может, еще сильнее,
чем мне: с вами готова торговаться сама королева Франции. Право же, это большая
честь!
– Не спорю.
– Вы готовы?
– Выслушать я всегда могу… Меня от этого не убудет.
– Отлично, – сказал де Тревиль со вздохом
облегчения. – Ее величество предлагает вам оставить нынешнюю, совершенно
не подходящую для вас компанию и перейти на ее сторону. Ей нужны такие люди,
как вы. Одно ваше слово – и вы выйдете из этого кабинета гвардейцем мушкетеров
короля. Я, со своей стороны, клянусь чем угодно, что прежние недоразумения
будут сглажены, прежняя рознь забыта, и я приложу все силы, чтобы
покровительствовать сыну моего старого друга. Вы далеко пойдете и подниметесь
гораздо выше, чем мог бы вас поднять кардинал. Чересчур опасно полагаться на
министра, на временщика…
– Ну, а как быть, если этот временщик служит Франции?
– Мы все служим Франции, д’Артаньян…
– В самом деле? – усмехнулся гасконец. –
Странные кое у кого представления о благе Франции, господин граф… Считается
совершенно естественным ради блага Франции вступать в заговоры с иностранными
державами, принимать у них золото и оружие, обещать им пограничные крепости и
города, готовить убийство министров и даже самого короля…
В глазах де Тревиля сверкнула молния:
– Следите за выражениями, д’Артаньян! Я не замешан ни в
чем подобном!
– Не сомневаюсь, – сказал д’Артаньян. – Но
другие все это проделывали… и, боюсь, проделают еще не раз. Более того, ваше
благородство служит той ширмой, за которой вольготно разместились менее
благородные помыслы. Знаете, совсем недавно мне довелось столкнуться со
случаем, когда карточные мошенники из квартала Веррери устроили притон в доме
одного старого и благородного дворянина с наилучшей в свете репутацией. Он
служил им именно такой вот ширмой, за которой очищали карманы глупцов с помощью
фальшивых козырей и налитых свинцом костей… Господин граф, вы знаете герцогиню
де Шеврез и герцога Анжуйского… впрочем, уже Орлеанского, гораздо лучше меня.
Неужели вы всерьез верили, что эти люди движимы исключительно благородной целью
избавить государство от негодяя Ришелье? Что они будут рисковать всем, что
имеют, ради того, чтобы вздохнули свободно благородные люди вроде вас? Вы
искренне полагаете их бескорыстными благодете– лями?
На лице де Тревиля отражались досада, горечь, неловкость.
– Д’Артаньян, вы еще не искушены в политике, –
сказал он, на миг опустив глаза. – Вы плохо понимаете, что порой
приходится идти на союз с людьми, быть может, и не вполне достойными, но
стремящимися к тем же целям… Такова политика…
– Да провались она ко всем чертям, ваша
политика! – закричал д’Артаньян, уже не сдерживаясь. – А если бы мы
опоздали и они убили бы короля?! В жизни не поверю, что вы с такой же
преданностью служили бы королю Гастону… или королю Бекингэму! Черт побери, де
Тревиль, неужели эта ваша политика разрешает сидеть в дерьме по самые уши,
милуясь с откровенными подонками?!
– Говорите тише! – воскликнул де Тревиль. – И
у стен есть уши…
– Вот она, ваша политика, – тихо продолжал
д’Артаньян, грустно кривя губы. – Вы боитесь говорить откровенно в
собственном кабинете, в собственном доме…
– Да поймите, мы ни за что не допустили бы того финала,
о котором вы упомянули…
– Ах, как все вы чисты и решительны, – усмехнулся
д’Артаньян. – Ну, а если другие заранее предусмотрели, что вы не одобрите
иных крайностей, и приняли свои меры, чтобы заставить вас замолчать навсегда?
Вы уверены, что за спиной у вас не было человека, готового вонзить вам нож в
сердце? Что же вы молчите, граф? У некоторых персон были свои персональные
убийцы, готовые подправить жизненные и политические планы вышеозначенных персон…
