– Налоги? – вскричал д’Артаньян, не на шутку
возмущенный. – С дворян? Неслыханно! Это же дичайший произвол! В жизни не
слышал, чтобы с дворян брали налоги!
– И тем не менее, сэр… А тех дворян, что отказывались
платить, бросали в тюрьму. Когда сэра Чемберса упекли за решетку, дело
рассматривали двенадцать судей Суда по делам казначейства… И знаете, что они
заявили? Что «корабельный налог» никак не может быть незаконным – потому что
его придумал сам король, а король не может совершить ничего незаконного…
Хорошенькое дельце?
– Да уж куда гнуснее! – поддержал д’Артаньян с
искренним негодованием. – Драть налоги с дворян – это уж последнее дело!
Просто неслыханно, во Франции мне, пожалуй что, и не поверят…
– Увы, сэр, увы… – печально сказал
трактирщик. – С этаким королем и этаким фаворитом дела пошли настолько
плохо, что многие честные англичане не могли больше жить в собственной стране.
Они уплыли за море и основали колонию в Новом Свете, именуемом еще Америкой, в
месте под названием Массачусетс. По совести вам признаюсь, я и сам подумываю
порой: а не продать ли мне все нажитое и не податься ли в эту самую Америку?
Поздновато вроде бы по моим годам, но, ей-же-богу, доведут! Честное слово, не
раз уже говорил себе: а чем черт не шутит, вдруг да и ты, старина Брэдбери, в
этой Америке, вдали от Малютки Карла с Бекингэмом, будешь чувствовать себя
малость посвободнее? Это моя фамилия, Брэдбери, надобно вам знать, сэр,
старинная и добрая фамилия, хоть ничем особенным и не прославленная, разве что
толковым содержанием постоялых дворов из поколения в поколение. Говорят, там, в
Массачусетсе, нехватка хороших трактирщиков – тут свои премудрости и хитрости,
сэр, если кто понимает. Эх, так и подмывает попробовать… Страшновато плыть за
море, ну да довели эти порядки вконец… Что, Мэри? Ага, сэр, готово ваше жаркое,
сейчас я вам его с пылу, с жару предоставлю в лучшем виде, лишь бы по дороге
его Бекингэм не отполовинил, с него, прохвоста, ста– нется…
И с этими словами он проворно направился на кухню, все еще
возмущенно бурча что-то себе под нос. Оставшись без собеседника, д’Артаньян
вновь принялся украдкой разглядывать трех господ за столиком в углу, давно уже
привлекавших его внимание своей невиданной во Франции внешностью. Дело в том,
что на всех трех дворянах – а это, судя по шпагам и горделивой осанке, были,
несомненно, дворяне – вместо привычных штанов были надеты самые натуральные
юбки, причем вдобавок коротенькие, не прикрывавшие колен.
Чего-чего, а столь диковинного дива на континенте не водилось.
Д’Артаньян уже знал, что это и были шотландцы – он слышал краем уха о их обычае
рядиться в юбки, но считал, что моряки по своему обыкновению изрядно
преувеличили.
Оказалось – ничего подобного. Средь бела дня, в центре
Лондона трое дворян как ни в чем не бывало расхаживали в куцых клетчатых юбках,
и никто не обращал на них внимания, никто не таращился, не удивлялся – ну да,
англичане к этому зрелищу уже привыкли… Поначалу д’Артаньян пофыркивал про
себя, но потом как-то притерпелся. И все равно это зрелище – мужчины в юбках –
изумляло его несказанно. У кого бы выяснить поделикатнее: может, у шотландцев
женщины как раз в штанах ходят?
Вообще-то, ступив на английскую землю, он испытал огромное
разочарование. Неведомо откуда, но у него сложилось стойкое убеждение, что на
этом туманном острове все должно быть не так. Он совершенно не представлял
себе, как именно не так, но подсознательно ожидал, что все здесь будет
совершенно иначе. Это ведь была Англия, населенная англичанами – загадочным для
гасконца народом, исконным соперником и врагом Франции, о котором он еще в
Беарне наслушался такого, что не брался отделить правду от вымысла…
А оказалось, ничего особенного. Все почти такое же, как во
Франции: дома и дороги, плетни и ветряные мельницы, кареты и дворцы, гуси и
коровы, постоялые дворы и увеселительные балаганы, города и засеянные поля. Это
то ли удивляло, то ли чуточку обижало нашего гасконца, ожидавшего чего-то
необычного, иного, совершенно не похожего на все французское…
А посему при виде шотландцев он не только изумился, но и
словно бы утешился – было, было в Англии нечто диковинное, чудное,
отыскалось-таки, не давши окончательно пасть душой от разочарования здешней
обыденностью!
Интересно, почему юбки у всех трех разных цветов? Означает
ли это что-то или все дело во вкусе владельцев, именно такие расцветки
выбравших? Как бы узнать поделикатнее? Не станешь же спрашивать прямо у них
самих – эти господа, несмотря на юбки, выглядят записными бретёрами, а ему
настрого велено избегать дуэлей и малейших ссор…
Вернулся хозяин с дымящимся блюдом, распространявшим
аппетитнейшие ароматы:
– Вот ваше жаркое, сэр, останетесь довольны…
Поблагодарив, гасконец посмотрел на указанный ранее хозяином
столик. «Молодой джентльмен из хорошей семьи», способный кое-что порассказать о
дворцовых порядках, весьма заинтересовал д’Артаньяна: в его положении не мешало
бы побольше узнать о месте, где предстояло на сей раз выполнять роль тайного
агента кардинала…
Молодой человек и в самом деле чрезвычайно похож был на
дворянина, как платьем, так и висевшей на боку шпагой. Вот человек, сидевший с
ним за столом, выглядел значительно проще: пожилой, толстый, с огромной
лысиной, обнажавшей высокий лоб, уныло опущенными усами – и без оружия на
поясе. «Купец какой-нибудь, – в конце концов заключил д’Артаньян. – А
то и книжник – вон, пальцы определенно чернилами перепачканы…»
Оба незнакомца выглядели довольно мрачными, особенно
лысый, – но гасконец, поразмыслив, все же решительно обратился к хозяину:
– Как вы думаете, любезный Брэдбери, могу я присесть к
этим господам за столик и побеседовать о том о сем? Это не будет поперек
каких-нибудь ваших английских обычаев?
– Да что вы, сэр, наоборот! – ободряюще прогудел
хозяин. – На то и постоялый двор, на то и трактир – постояльцы и гости от
скуки знакомятся, беседуют, выпивают… Я же говорил, этот молодой джентльмен о
многом может порассказать…
– А второй? – спросил д’Артаньян.
– Второй? – хозяин задумчиво почесал в затылке
растопыренными пальцами. – Отчего бы и нет, если вы интересуетесь
театральным комедиантством… Вообще-то, он тоже из хорошей семьи, и у него есть
свой герб. Но занимается он не вполне дворянским занятием – сочиняет для театра
разные пьесы, трагические и комические. Зовут его Уилл Шакспур, но некоторые
именуют его еще Шекспир и Шакеспар – у нас тут сплошь и рядом имена пишутся и
произносятся и так, и сяк, и на разный манер, мой батюшка, что далеко ходить,
значился в документах и как Брадбури, и как Бритбери… Да, а еще Уилл пишет
стихи, или, как это у них поэтически именуется, – сонеты… Про любовь там,
про страсть к даме и прочие красивости… Я-то сам не любитель этих самых
сонетов, или, в просторечии, виршей, у меня другие пристрастия – голубей
разводить, знаете ли… Но некоторым стихи нравятся, и даже знатным персонам,
иные и сами виршеплетством грешат…
– Поэт! – вскричал д’Артаньян с самым живейшим
интересом. – Любезный Брэдбери, представьте меня этим господам немедля!
