– Ну, с королями это сплошь и рядом случается, –
понятливо поддакнул д’Артаньян, наливая себе еще виски. – Благодарности от
них ни за что не дождешься. Да что там далеко ходить… Возьмите, например, меня.
Совсем недавно случилось мне спасти одному королю свободу, жизнь и трон… И как,
по-вашему, он меня отблагодарил? Милостивым наклонением головы и парой ласковых
слов… Честью клянусь, так и было! Хоть бы пару пистолей прибавил…
– Не те нынче пошли короли, – глубокомысленно
заключил Шакспур, опрокидывая стаканчик виски. – Другое дело в старину…
Старые короли ни в чем не знали меры, и награждали по-королевски, и карали. Уж
если они сердились, отрубленные головы валялись грудами, а если осыпали
милостями, то простой конюх в одночасье делался герцогом…
Оливер Кромвель фыркнул:
– Ну, что до последнего – то все мы знаем
беззастенчивого выскочку, который стал герцогом чуть ли не из конюхов…
– Я о другом, Оливер, – сказал Уилл. – О том,
что в старину и кары, и милости отмеряли другой мерой…
– Я понимаю, Уилл. Мне просто грустно… – Молодой
человек залпом осушил свой стакан. – Вы знаете, Дэртэньен, что со мной
произошло? Мы с моим родственником, почтенным Джоном Хэмденом, членом палаты
общин парламента, совсем было собрались навсегда переселиться в Америку, в
колонию Массачусетс. Уже нашли корабль и внесли деньги за проезд. Но мой
родственник сам не платил «корабельного налога» и призывал к тому же других. И
его величество, чтоб ему пусто было, издал незаконное распоряжение: те, кто не
заплатил налога, не имеют права покидать Англию. Мы уже поднялись на корабль…
но отплытие отменили, а нас вместе с другими такими же бедолагами заставили
сойти на берег…
– И что же вы намерены делать? – сочувственно
поинтересовался д’Артаньян. – Заплатить?
– Ни в коем случае! – нахмурился Кромвель. –
Не видать ему наших денег! Его величество еще убедится, что поступил
опрометчиво, не позволив нам навсегда покинуть Англию. Честью клянусь, я ему
так не спущу!
– И правильно, – сказал д’Артаньян. – Таких
королей, по моему глубокому убеждению, нужно учить уму-разуму. Драть налоги с
дворян, подумать только! Значит, вашему предку отрубил голову Генрих Восьмой?
Слышал я у себя в Беарне про этого вашего Генриха. Это правда, что он каждое
утро приказывал привести ему новую жену, а к вечеру отрубал ей голову? У нас
говорили, что таким образом сгинуло не менее пары сотен благородных девиц…
– Молва, как обычно, все преувеличивает, – ответил
Кромвель. – Король Генрих казнил лишь двух своих жен – и еще с двумя
развелся…
– Тоже неплохо, – сказал д’Артаньян. –
Решительный, надо полагать, был мужчина…
И подумал про себя: «Будь на месте нашего мямли Людовика
этот самый Генрих, да прознай он, что его женушка крутит шашни с заезжим
франтиком… У такого не забалуешь! Снес бы беспутную головушку, как пить дать.
Да и братца вроде Гастона удавил бы, есть подозрение, собственноручно. Не
повезло нам с монархом, ох, не повезло…»
– А вы, стало быть, сударь, пишете стихи и
пьесы? – спросил он толстяка Уилла. – И их, я слышал краем уха, даже
на сцене представляют? Надо же! Первый раз вижу живого поэта… то есть, я и
мертвых-то раньше не видел… ну, вы понимаете мою мысль… В толк не возьму, как
это можно написать длинную пьесу, чтобы все было складно и ни разу не
запуталось…
– Занятие, надо сказать, не из легких… – сказал
польщенный Уилл.
– Будьте уверены, уж я-то понимаю, – заверил
д’Артаньян. – Хоть про нас, гасконцев, и говорят, что люди мы дикие,
темные и неученые, но я в Париже, да будет вам известно, и в книжные лавки
захаживаю, и стихи дамам декламирую. А вы, простите, пьесы пишете наверняка из
древней истории?
– Совершенно верно.
– Ну да, конечно, – грустно сказал
д’Артаньян. – В старину жизнь у людей была не в пример интереснее. А теперь…
Как скучно мы живем, господа! Тоска гложет… Вот взять хотя бы меня. Не жизнь, а
сплошная скука: дуэли, интриги, заговоры… Как-то мелко все это, право! Вот в
старину были страсти! Мифологические, учено говоря! Не нынешним чета…
Уилл подумал и спросил:
– А вы никогда не задумывались, дорогой Дэртэньен, что
лет этак через двести люди будут говорить точно так же? Что тогдашние интриги и
битвы покажутся им скучными, а вот наша жизнь – не в пример более
увлекательной, отмеченной кипением прямо-таки мифологических страстей? Вдруг да
и о вас напишут пьесу…
– Обо мне? – горько вздохнул д’Артаньян. –
Спасибо на добром слове, дружище Уилл, но мне этого вовек не дождаться. Пьеса
про то, как я на Пре-о-Клер дерусь на шпагах с Портосом? Это же такая обыденность…
Давайте выпьем за ваше здоровье, Уилл! Почему вы так грустны, Уилл? Вас тоже не
пускают в Америку?
– Мои печали несколько другого характера, –
признался Шакспур. – Никак не могу придумать название для новой пьесы.
Завтра ее будут играть, а подходящего названия нет до сих пор. Сначала я хотел
ее назвать «Коварство и любовь», но это решительно не нравится… А ничего
другого я придумать не в состоянии, бывают такие минуты, когда кажешься себе
пустым и бесплодным…
– Знаете, как у нас говорят? – с жаром сказал
д’Артаньян, обращаясь то к правому, то к левому из двух сидевших перед ним
Уиллов Шакспуров. – Когда не знаешь, что делать, спроси совета у гасконца!
О чем ваша пьеса, Уилл?
– О том, как в стародавние времена двое молодых людей
полюбили друг друга, но не смогли соединиться из-за исконной вражды их семей и
в конце концов покончили с собой…
Д’Артаньян старательно наморщил лоб, почесал в затылке. Лицо
его озарилось:
– Уилл, а как их звали?
– Молодого человека – Ромео, а его возлюбленную –
Джульетта.
– Ромео и Джульетта… – повторил гасконец. –
Красивые имена, на итальянские похожи… Уж не в Италии ли было дело? Ага! Да что
вам мучиться? Назовите вашу пьесу просто: «Ромео и Джульетта»!
– Разрази меня гром! – вскричал Уилл. – Вы
гений, Дэртэньен! Как мне это раньше в голову не пришло? В самом деле, отличное
название: «Ромео и Джульетта»! Мы еще успеем написать афиши! Послушайте,
Дэртэньен, вы непременно должны прийти завтра на представление, я вам оставлю
отличное местечко в ложе для знатных господ!
– Охотно, – сказал д’Артаньян. И тут его осенило
вновь. – Послушайте, Уилл… А прилично ли будет пригласить на представление
молодую даму? Из самого что ни на есть знатного рода, принятую при двух
королевских дворах, английском и французском? Прилично ли это для дамы?
– Отчего же нет? – пожал плечами Уилл, и молодой
Оливер Кромвель согласно кивнул. – В театрах бывают знатные господа и
дамы, даже наша королева Елизавета посещала представления…
– Вот и прекрасно, – сказал д’Артаньян. – В
таком случае, я воспользуюсь вашим любезным приглашением вкупе с очаровательной
дамой… Если бы вы знали, друзья мои, как я ее люблю и как жестоко она со мной
играет… Я даже стихи писать пытался, но дальше двух строчек дело не пошло, как
ни бился… Ах, Анна, небесное создание, очаровательное, как ангел, и жестокое,
как дьявол… Когда я впервые поцеловал ее на берегу унылой речушки в
Нидерландах…
