– Вы, главное, сударь, не принюхивайтесь, верно вам
говорю, и тогда все пройдет в лучшем виде…
Отхлебнув жидкости с блюда и прожевав огурчики с бараниной,
д’Артаньян решился. Отворачиваясь, зажав нос одной рукой, он выплеснул виски в
рот. И, вытянувшись на постели, стал ждать результатов.
Результаты последовали довольно быстро. Как ни удивительно,
д’Артаньян ощутил значительное облегчение – настолько, что решился встать.
Голова уже не болела, тошнота прошла, в общем, он чувствовал себя исцеленным.
– Волк меня заешь! – воскликнул он. – И в
самом деле, словно заново родился! Вот кстати, Планше, а где это ты разжился
столь великолепным синяком?
– Честное слово, не помню, сударь, – смиренно
ответил Планше. – Надо будет порасспрашивать, может, кто и знает… А
средство и правда великолепное, верно?
– Восхитительное! – сказал д’Артаньян,
потягиваясь. – Положительно, эти московиты знают толк… – И он добавил
вкрадчиво: – Только вот что мне пришло в голову, Планше: для успеха лечения
следует его незамедлительно повторить. А потому принеси-ка мне еще стаканчик
уиски, живенько…
Глава 5
Как упоительны над Темзой вечера…
Д’Артаньян до последнего момента отчего-то полагал, что
непримиримые враги, эти самые Монтекки и Капулетти, после того, как увидели
своих мертвых детей, схлестнутся-таки в лютой схватке и на сцене вновь
прольется кровь – чему присутствие их сеньора вряд ли помешает. Завзятые враги,
случалось, и в присутствии короля, а не какого-то там итальянского князя
скрещивали шпаги.
Однако он категорически не угадал. Капулетти, коему, по
убеждению гасконца, следовало, наконец, продырявить врага насквозь, произнес
вместо призыва к бою нечто совсем противоположное:
Монтекки, руку дай тебе пожму.
Лишь этим возвести мне вдовью долю
Джульетты.
А Монтекки, словно собравшись перещеголять его в
христианском милосердии, отвечал столь же благожелательно:
За нее я больше дам.
Я памятник ей в золоте воздвигну.
Пока Вероной город наш зовут,
Стоять в нем будет лучшая из статуй
Джульетты, верность сохранившей свято.
На что Капулетти:
А рядом изваяньем золотым
Ромео по достоинству почтим.
Князь, полностью успокоенный столь идиллической картиной, с
достоинством произнес:
Сближенье ваше сумраком объято.
Сквозь толщу туч не кажет солнце глаз.
Пойдем, обсудим сообща утраты
И обвиним иль оправдаем вас.
Но повесть о Ромео и Джульетте
останется печальнейшей на свете…
После чего все присутствующие на сцене живые, а их набралось
немало – кроме князя и обоих отцов семейств, были еще сторожа, стражники, дамы
и кавалеры, – чинной процессией удалились в одну из двух дверей,
проделанных в задней части сцены. После чего ожили и юные влюбленные, довольно
долго лежавшие на сцене смирнехонько, как мертвым и подобает, – и,
поклонившись зрителям, скрылись в той же двери. Тогда только д’Артаньян
сообразил, что представление окончилось. Как ни был он увлечен зрелищем,
подумал не без сожаления: «По-моему, Уилл тут самую малость недодумал.
Христианское милосердие – вещь, конечно, хорошая и мы к нему должны стремиться,
но, воля ваша, господа, а итальянцы еще повспыльчивее нас, гасконцев, так что,
если по правде, Монтекки следовало бы, не теряя зря времени, выхватить шпагу,
встать в терцину и проткнуть этого самого Капулетти, надежнее всего в горло.
Главное, вовремя крикнуть своей свите: „К оружию, молодцы!“ И дело закончилось
бы славной битвой. А если уж совсем по совести, то следовало бы и князю уделить
полфунта стали, чтобы не запрещал дуэли на манер нашего Людовика…»
– Шарль, – тихонько сказала Анна. – Все уже
уходят…
– О, простите… – спохватился д’Артаньян. – Я
задумался…
– Это видно. Я и не ожидала, что вы столь заядлый
театрал. Пьеса увлекла вас настолько, что вы даже забыли что ни минута
напоминать мне о своих чувствах… Но это и к лучшему. Все-таки мы пришли сюда
смотреть представление…
– Вам понравилось?
– Конечно.
– Я вот одного только в толк не возьму, –
признался д’Артаньян. – Вы видели, что Джульетта, когда ожила, ушла как ни
в чем не бывало? А ведь я уж было решил, что она закололась по-настоящему –
Волк меня знаешь, я же видел, как лезвие вонзилось ей в грудь и потоком
полилась кровь! Я даже решил, что Шакспур уговорил эту девушку ради высокого
искусства всерьез покончить с собой на сцене…
– Сдается мне, вы в первый раз в жизни были сегодня в
театре, Шарль?
– Ну да, – признался д’Артаньян. – Откуда у
нас в Беарне театры? У нас все больше петушиные бои, да еще канатоходцы с
жонглерами бывают на ярмарках…
– У нее под платьем был пузырь, наполненный
вином, – пояснила Анна. – Его она и проткнула кинжалом…
– Правда?
– Ну вы же видели, что она не выглядела раненой… –
Анна прищурилась. – Она вам понравилась, Шарль? Я заметила, вы не сводили
с юной Джульетты глаз…
– Анна, перед вашей красотой меркнет все вокруг…
– Ну, а все-таки? Признайтесь честно.
– Премиленькая девушка, – признался д’Артаньян.
– А это никакая не девушка, – сказала Анна
ехидно. – Это мальчик. В театрах женские роли всегда играют мальчики…
– В самом деле? – изумился д’Артаньян.
– Честное слово.
– Нет, вы вновь насмехаетесь надо мной?
– Честное слово, Шарль, это юноша…
«Вот те раз, – пристыженно подумал д’Артаньян. –
Ну и обманщики же эти англичане! А по виду – совершеннейшая девушка, да еще
какая милашка! Грешным делом, я мимоходом…»
Анна невинным тоном добавила:
– Могу поспорить, милый Шарль, вы успели, глядя на нее,
о чем-то таком подумать… Ну, не смущайтесь. Я совеем забыла вас предупредить,
что женские роли играют мальчики…
– Сплошной обман, – грустно сказал д’Артаньян,
провожая ее к выходу из ложи. – Пузыри с вином какие-то придумали…
– Но не могут же они на каждом представлении убивать
кого-нибудь всерьез?
– И то верно, – согласился д’Артаньян. –
Значит, вы уже не раз бывали на представлениях… А я-то думал, что устроил вам
сюрприз…
– Не огорчайтесь, Шарль. Я вам и в самом деле
благодарна. Очень интересная пьеса, спасибо… Как они любили друг друга…
Д’Артаньян, глядя на ее чуть погрустневшее очаровательное
личико, сказал решительно:
