Выставив на стол тусклую масляную лампу, хозяин собрал
скудный ужин, вполне способный удовлетворить деревенского жителя, но для
парижан весьма убогий. Вино, правда, было хорошее, божансийское, но его
оказалось мало. По наблюдениям д’Артаньяна, фламандцы были отнюдь не чужды
откровенному чревоугодию и неумеренному винопитию, не говоря уж о питье
никотианы, но им в случайные домохозяева достался, должно быть, редкостный
выродок, пробавлявшийся хлебом, сыром и лежалой колбасой…
А впрочем, чего требовать от соломенного вдовца, чья
супружница весело проводила время у тетки? Д’Артаньян и сам, в
противоположность королю Людовику, не смог бы приготовить какого бы то ни было
кушанья в такой вот печальной ситуации, тоже ограничившись сыром с колбасой…
Собрав на стол, хозяин сразу же исчез, отправившись на
мельницу. Планше, который из-за скудости ужина и сервировки не мог выполнять в
должной степени свои лакейские обязанности, с разрешения д’Артаньяна увязался
следом за мельником, влекомый тем, что впоследствии станут именовать
ностальгией. Так что д’Артаньян с Анной остались одни, чему гасконец был только
рад, – он мог бы просидеть так ночь напролет, любуясь ее лицом, особенно
загадочным и прекрасным в свете тусклой лампы, наполнившей комнатушку
колышущимися тенями причудливых очертаний.
В конце концов Анна тихонько рассмеялась:
– Видели бы вы ваше лицо…
– А что с ним такое?
– Вы уже добрых четверть часа таращитесь на меня с
видом, самым подходящим определением для которого будет – восторженно-дурацким.
Интересно бы знать, о чем вы думаете?
– О том, что у хозяина одна-единственная спальня, он
сам говорил.
– Ну да, следовало ожидать… – фыркнула
девушка. – Вам, часом, не взбрело в голову, что это дает вам какие-то
шансы?
– Ну что вы, – уныло отозвался д’Артаньян. –
Разумеется, вы холодны, как лед… Вы, часом, не происходите ли из страны
гипербореев? Мне про нее рассказывал один моряк. Там по полгода нет солнца, и
все жители это время спят в снегу, и женщины у них холодны настолько, что в
буквальном смысле замораживают неосторожного пришельца до смерти, если ему
взбредет в голову…
– Ничего подобного, шевалье. Я родом из Лотарингии.
Правда, долго прожила в Англии, я уже рассказывала…
– Ну, тогда мне все понятно. Это из-за проклятых
английских туманов…
Анна посмотрела на него с лукавым любопытством:
– Милейший д’Артаньян, неужели вы считаете себя
настолько неотразимым, что любая женщина обязательно должна пасть вам в
объятия, едва вы этого захотите?
– Да что вы! – сердито насупился
д’Артаньян. – Никогда не думал о себе таких глупостей, не говоря уж о том,
чтобы утверждать такое вслух… Просто я люблю вас, простите за откровенность, и
готов это повторить снова и снова. Черт возьми, ну так уж сложилось, что я – не
Вандом, не Граммон, не Конде, Куртанво, Барада!
[2]
Нет уж, за де
Батцами, д’Артаньянами и де Кастельморами такого не водилось отроду!
– Дорогой Шарль, но ведь следовало бы еще
поинтересоваться и моими желаниями…
– Вы любите кого-то?
– А какое право вы имеете задавать такие вопросы?
– Право любящего.
– Ох! – непритворно вздохнула Анна. – Честное
слово, в толк не возьму, когда я только успела внушить вам такую страсть…
– А разве для этого нужно время? – искренне
удивился д’Артаньян. – Это как удар молнии, вот и все! Мне хватило одного
взгляда в Менге, чтобы потерять покой навсегда…
– Вы слишком молоды, отсюда все и происходит…
– Ну, вы ненамного меня старше, – сказал
д’Артаньян.
– Это другое. Женщина, даже если она по годам старше на
два-три года, на деле старше лет на двадцать… Я была замужем, Шарль, я вдова, у
меня есть сын…
– Черт возьми, выходите за меня замуж, и он будет и
моим!
– А вам не рано ли думать о женитьбе?
– Да в Беарне за моими ровесниками порой уже семенит
целый выводок детворы! Анна, я как-никак не наивный мальчишка… Простите за
откровенность, в Париже у меня хватило времени и случаев, чтобы набраться
изрядного опыта… Бывали по– беды…
Сидевшая напротив девушка прищурилась так загадочно и
насмешливо, что д’Артаньян невольно вспомнил котов кардинала.
– По-моему, – протянула она с хорошо скрытой
насмешкой, – ваши парижские победы могли бы разделить с вами очень уж
многие… идет ли речь о Мари де Шеврез, королеве парижских шлюх, или этой вашей
Луизе. Я уж не говорю о девицах из квартала Веррери…
– О, вы ревнуете! – вскричал д’Артаньян. –
Приятно слышать! Скажите, что вы ревнуете!
Она рассмеялась:
– Шарль, вы неподражаемы… Если так пойдет и дальше, вы
меня просто вынудите в вас влюбиться в ответ…
– Что я должен для этого сделать, Анна? –
воскликнул он, себя не помня от надежд, ударивших в голову, словно выдержанное
вино.
– Прежде всего – исполнить в точности поручение
монсеньёра.
– И тогда вы…
– Не ловите меня на слове, Шарль. Это ничего еще не
будет значить. Признаюсь, вы мне нравитесь. В вас, простите за откровенность,
присутствует то сочетание детской наивности и самого беззастенчивого разгула,
что никогда не оставляет женщину равнодушной… Сидите смирно! У вас такой вид,
словно вы готовы на меня наброситься, как дикий лесной человек… Вы мне
нравитесь, повторяю, но это ничего еще не значит. Уж простите, но я не Мари де Шеврез.
Кое в чем я ужасно медлительна… И жизнь нанесла мне несколько тяжелых ударов,
вкупе с разочарованиями…
– Значит, у вас никого нет! – ликующе воскликнул
д’Артаньян. – И не отрицайте, я это чувствую! Влюбленный человек
становится провидцем, верно вам говорю!
– У меня действительно никого нет. Но это опять-таки
ничего не значит…
– Дайте мне только шанс!
Ее глаза загадочно смеялись в зыбком полумраке, пронизанном
колыханием теней:
– А разве я лишила вас шанса? Что-то не припомню…
– Вы играете со мной по всегдашнему женскому
обыкновению, – сказал д’Артаньян, которого бросало то в жар, то в
холод. – Ах, как вы со мной играете…
– Быть может, самую чуточку… Шарль, ну остыньте вы
немножко, прошу вас! Наверное, все дело в том, что прежде вам попадались
исключительно доступные дамы, – иронично подчеркнула она последнее
слово. – Скажите по совести, вам приходилось когда-нибудь по-настоящему
ухаживать за женщиной? Или всегда складывалось так, что в ответ на ваши
недвусмысленные стремления очень быстро следовало быстрое, откровенное
согласие? Ну что вы опять хмуритесь? Я права?
