Винтер искренне расхохотался, не удостоив бородачей и
взгляда:
– Вы плохо знаете Англию, дорогой друг. Эти милые парни
– из лесов Нортумберленда, на самой границе с Шотландией. У них там свое
наречие, которого не разумеет ни один утонченный человек. По-английски они, дай
бог, понимают одно слово из десяти, а по-французски не смыслят вообще, так что
ваше искреннее беспокойство обо мне лишено всяческих оснований… Полноте. Они
ничего не разберут из нашего разговора, все равно, по-французски мы будем
говорить или по-английски… В некоторых отношениях прямо-таки бесценные ребята,
все равно что живая мебель… Исполнительная и надежная. Д’Артаньян, надеюсь, вы
понимаете, насколько глубоко влипли? Заступиться за вас некому, никто вас не
выручит. Этот костолом и вешатель, судья Эскью, своей собственной волей
отправит вас на плаху еще до наступления ночи, и ни одна живая душа этому не
воспрепятствует… Печальный конец, правда? Особенно для молодого человека
девятнадцати лет, одержимого честолюбивыми стремлениями… Умереть в чужой земле,
на плахе, под гогот и улюлюканье лондонской черни… Слава богу, у вас есть
искренние друзья…
– Уж не на себя ли вы намекаете? – сумрачно
поинтересовался д’Артаньян.
– Совершенно верно. В данной ситуации я – ваш
единственный друг… и единственный человек, который способен вас отсюда
вытащить. Конечно, не задаром…
– Что вы от меня хотите? – настороженно спросил
д’Артаньян.
– А вот это уже деловой разговор… Прежде всего, хочу
вас успокоить: я сейчас не выполняю поручения милорда Бекингэма, который знать
не знает о вашем аресте. Он-то как раз полагает, что вы успели сбежать из
Англии, и я не спешу его разубеждать…
– Почему? Я думал, вы преданно ему служите…
Винтер сказал без улыбки:
– Видите ли, д’Артаньян, вы плохо знаете английские
реалии. И вряд ли слышали, что Англия – страна давних, устойчивых традиций.
– Ну почему? Кто-то мне это уже говорил…
– Ах, вот как? Тем лучше, – сказал Винтер. –
Я, знаете ли, неглуп. Смею думать, неглуп. И хорошо знаю историю нашего
туманного острова. Надобно вам знать, д’Артаньян, что в Англии среди множества
давних устойчивых традиций существует и такая: подавляющее большинство
фаворитов наших королей и королев кончали плохо. Очень плохо, – он сделал
недвусмысленный жест, означающий отрубание головы. – У вас во Франции в
этом отношении всегда обстояло чуточку лучше, ненамного, но все-таки… В Англии
же фавориты с завидным постоянством, за редчайшими исключениями, кончали жизнь
на плахе – от Галвестона и Диспенсеров до Эссекса, Норфолка и прочих… Настолько
часто, что это стало традицией. И человек здравомыслящий, помнящий историю,
поостережется особенно уж крепко связывать свою судьбу с очередным фаворитом, а
тем более таким глупым, как Бекингэм. Его слишком многие ненавидят, он алчен и
недалек. Либо король в конце концов отправит его по накатанной поколениями
предшественников дорожке, либо его прикончит какой-нибудь осатанелый пуританин
– пуритане к нему питают особенную ненависть, считают исчадием ада, сыном
Велиала, дьяволом во плоти. Впрочем, нелюбовь к нему всеобщая. Но наш
новоявленный герцог ничего этого не замечает, за что однажды крепко поплатится.
И я не хочу, чтобы он потащил и меня за собой. Я – эгоист, милейший д’Артаньян.
Меня в первую очередь заботит собственная персона, так что применительно к
данному случаю вовсе не спешу выдавать вас Бекингэму. Откровенно говоря, меня
не особенно и заботит, если история с подвесками выплывет наружу. Ну что мне
Анна Австрийская? Почему меня должна волновать ее судьба? Таким образом, в моем
лице вы имеете союзника – при том условии, конечно, что мы договоримся. Я боюсь
даже думать о том, что случится, если дело окончится иначе… Я не стану выдавать
вас герцогу, потому что после нашего разговора вы будете представлять для меня
нешуточную опасность. Боюсь, придется приказать этим славным нортумберлендцам,
чтобы без затей придушили вас здесь же, в камере…
– А вы не боитесь последствий? – спросил
д’Артаньян.
– О господи, каких еще последствий? – беззаботно
усмехнулся Винтер. – Беда ваша в том, д’Артаньян, что момент для вас
крайне неудачный. Предположим, кардинал узнает о постигшей вас участи… Ну и
что? Дипломатических демаршей следовало бы опасаться только в том случае, если
бы отношения меж нашими странами были безоблачными и обе державы панически
боялись любого инцидента, способного вызвать обострение отношений, а то и
войну… Но все дело в том, что война и так вот-вот разразится. Наши войска уже
грузятся на корабли, чтобы вскоре отплыть к Ла-Рошели и на остров Ре. Ваши –
уже выдвигаются к Ла-Рошели. Война вспыхнет со дня на день. Среди превеликого
множества трупов, которые там нагромоздят, еще один, ваш, станет не чем-то из
ряда вон выходящим, а банальнейшей, скучнейшей принадлежностью пейзажа… Время
для вас неудачное, согласитесь. Подумайте как следует. И попытайтесь доказать
мне, что я неверно все рассчитал… Что же вы молчите? Я прав…
– Возможно, – процедил д’Артаньян.
– Не будьте образцом пресловутого гасконского
упрямства, – поморщился Винтер. – Нет никаких «возможно». Я прав.
Когда война вот-вот разразится, когда трупы будут громоздиться сотнями и
тысячами, какие последствия для меня будет иметь участие в убийстве
изобличенного французского шпиона? Да и после войны – все войны когда-нибудь
кончаются, понятно, – не возникнет особенных вопросов. Таковы уж законы
войны – многое на нее можно списать…
– И что же вы хотите?
– Побуждения мои, оставляя в стороне дискуссионный
вопрос о их чистоте, довольно несложны… – сказал Винтер
непринужденно. – Я не один раз бывал во Франции, неплохо ее знаю. И хорошо
знаю, что представляют собою младшие сыновья гасконских родов вроде вас, –
вы бедны, как церковная мышь… О, не обижайтесь! Дело в том, что я, признаться
по совести, немногим богаче вас. Разумеется, жалованье мое не в пример выше
вашего, я комендант Дувра и занимаю еще несколько видных должностей, которые
неплохо оплачиваются, у меня есть две-три выгодных аренды в виде доходов с
парочки мест
[25]
. Но беда в том, что эти блага всецело
опираются на расположение ко мне Бекингэма. Если он ко мне охладеет или с ним
приключится что-то в силу тех самых традиций, я все потеряю, и мне, пожалуй,
останется промышлять разбоем на большой дороге или податься в ландскнехты к
какому-нибудь германскому князьку – это в том случае, если меня не отправят на
плаху вслед за Бекингэмом или не прикончат ненароком за компанию с ним
разъяренные пуритане… Одним словом, мое хрупкое благосостояние висит на
волоске, и я достаточно умен и предусмотрителен, чтобы не полагаться всецело на
переменчивую фортуну в лице герцога…
На этот раз усмехнулся д’Артаньян:
– Вы не намерены ли через мое посредство предложить
свои услуги кардиналу Ришелье?
