– Так прорвемся силой, черт возьми! – загремел
Каюзак, потрясая кулачищем. – После этой штучки со снотворным меня так и
тянет проломить парочку голов, а если повезет, то и дюжину…
– Не стоит этого делать, сэр, – сказал Кромвель с
очень серьезным видом. – Не забывайте, чтобы выйти в открытое море, вам
еще долго придется плыть по Темзе… Верховые опередят вас берегом, и в устье
реки вас встретят военные суда…
– Что же делать? – воскликнул д’Артаньян. – У
нас катастрофически нет времени, нам необходимо попасть домой как можно скорее…
– Вы знаете, у меня, кажется, появилась неплохая
идея, – с таинственным видом признался Оливер Кромвель. – Я дружу с
Уиллом Шакспуром, частенько бываю в его театре, и за кулисами тоже… Честное
слово, это нешуточный шанс! Идемте быстрее!
Глава 9
О некоторых военных хитростях
Как ни ломал голову д’Артаньян, он так и в толк не взял,
каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться из Англии –
разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли автора
театральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство и
беспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозь
идиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали среди
народа, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак не
могут оказаться одним и тем же лицом…
С расспросами д’Артаньян к своему проводнику не приставал,
хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоит
навязчиво интересоваться подробностями… Достаточно и того, что Оливеру Кромвелю
можно верить, он показал себя настоящим другом…
Они подошли к театру под названием «Глобус» – несколько
странному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнул
заднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькими
темными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи,
покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стен
висели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом,
прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной.
Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучно
возгласил:
– Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные и
суетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайных
делах и удостойте компанией ничтожного актеришку!
Эта патетика сразу показалась д’Артаньяну странной – во
время их незабываемой вечеринки в «Кабаньей голове» Уилл держался и изъяснялся
совершенно по-другому, как всякий нормальный человек, – но гасконец тут же
понял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимого
оставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д’Артаньяна моментально
уловил запах жуткой жидкости под названием уиски. Выражаясь не сценически, а
обыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса.
Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряюще
кивнув д’Артаньяну, он тихонько пояснил:
– Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом.
Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как он
выражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется «премьера».
– Ну, я бы тоже напился, и, быть может, даже
уиски, – так же тихо ответил д’Артаньян. – Если бы написал такую
складную пьесу и зрители мне, как это говорится, аплодисментировали вместо
того, чтобы закидать гнилыми помидорами и прогнать со сцены… Но в состоянии ли
он…
– В состоянии, – заверил Кромвель. – Уилл
сейчас на том участке пути, когда его рассудок еще остается здравым и острым,
вот разве что его манера выражаться обретает прямо-таки сценическую пышность…
Мы успели как раз вовремя. Сейчас я введу его в курс дела и попрошу совета…
Не мешкая, он подошел к сосредоточенно наполнявшему свой
стакан поэту и зашептал ему что-то на ухо. Длилось это долго. Шакспур,
озабоченно хмуря густые брови и печально шевеля усами, слушал столь внимательно
и сосредоточенно, что даже позабыл опрокинуть в рот полный стакан, чье
содержимое в таком количестве наверняка бы сшибло с ног непривычного жителя
континента.
Однако он это сделал сразу, едва Кромвель замолчал и
отступил на шаг. Осушил стакан столь залихватски, что д’Артаньян завистливо
поморщился: зря он столь самонадеянно полагал, что никто не умеет пить так, как
французские гвардейцы, в те времена он об уиски и слыхом не слыхивал…
– Ну что же, – сказал Уилл звучно. – Да будет
позволено скромному комедианту внести свою лепту в одно из тех загадочных
событий, что порою будоражат…
– Уилл, умоляю вас, будьте проще! – воскликнул
Кромвель. – У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон,
и в первую очередь – порты…
– Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этого
требует дело, – неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился на
опустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. – Не хотите ли
стаканчик, Дэртэньен?
– Если только маленький, – осторожно сказал
д’Артаньян. – Благодарю вас… Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь?
– А это, следовательно, против Бекингэма? –
спросил Уилл.
– Не то слово, – сказал д’Артаньян, отставив
пустой стаканчик.
– Тогда сам бог велел вам помочь, – сказал Уилл
злорадно. – Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, не
гнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. И
без того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеими
королевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера… Когда молодая
королева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответил
ей нагло: «У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили…»
– Сказать это дочери Генриха Наваррского? –
скрипнул зубами д’Артаньян. – Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и его
ждет превеликий конфуз… не Париж, конечно, а Бекингэма чертова!
– Послушайте, Дэртэньен, – сказал Шакспур
неожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. – Мы вот тут болтаем, и я к
вам присматриваюсь… Вы, должно быть, еще почти что и не бреете бороду?
– Да не растет как-то, – смущенно сознался
д’Артаньян. – С усами обстоит еще более-менее пристойно, а вот борода…
– Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы…
«Эге-ге! – подумал д’Артаньян. – Уж не питает ли
молодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов и
пьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их…»
И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развития
событий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводив
в воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспур
продолжал:
– Послушайте, Дэртэньен… Вам очень дороги ваши усы?
