Простонав сквозь зубы от бессильной ярости, он увидел в ее
глазах холодное торжество.
– Ну что ж… – произнес он зло. – Что ж… Мы
отвезем вас в Париж, к королевским судьям…
– Вот как? – выгнула она бровь. – И в чем же
вы, господа, намерены меня обвинить?
– Вы отравили столько людей…
– Да ну? – улыбнулась Констанция. – И у вас,
конечно же, есть почтенные, внушающие доверие свидетели, самолично видевшие,
как я кого-то травила? Нет, в самом деле? А вот мне отчего-то думается, что
таких свидетелей у вас нет…
– Вы похитили Анну Винтер…
– Я? – ее взгляд был безмятежен. – А кто меня
там видел?
– Вы держали ее под замком…
– Не я, а эти омерзительные монахини.
– Вы отравили ее…
– Кто это видел? Господа, вам следует хорошенько
подумать, прежде чем ставить меня перед судьями, иначе вы рискуете изрядно
оскандалиться и, чего доброго, сами окажетесь перед судом за клевету. –
Она медленным движением достала спрятанный на груди свернутый в трубку лист
бумаги, уже знакомый д’Артаньяну. – Прочесть вам, что здесь написано, или
вы помните и так?
– Помню, – глухо сказал д’Артаньян. – Еще как
помню…
– В таком случае, господа, вам следует убраться…
– Подождите! – вскричал д’Артаньян. – Есть
еще двоеженство, граф все расскажет…
– Бог ты мой! – наигранно вздохнула она. –
Прошло десять лет, кроме графа, не осталось ни одного свидетеля, все перемерли,
и кто докажет теперь, что это не сам граф в приступе безумия выгнал меня
однажды из дома? У него бывали иногда приступы наследственного безумия, ничего
удивительного, что я боялась возвращаться и вынуждена была скитаться столько
лет под чужим именем, опасаясь его мести…
– Замолчите, д’Артаньян, – произнес Рошфор глухо,
отрешенно. – Вы уже должны понять выбранную ею тактику защиты…
– Разве эта тактика плоха? – живо воскликнула
Констанция. – Ручаюсь, что при полном отсутствии свидетелей и с помощью
королевы мне удастся очиститься от любой напраслины, которую вам будет угодно
на меня возвести…
– Есть еще суд божий, – тем же отрешенным голосом
проговорил Рошфор. – Вы о нем не подумали?
– Ну что же, уповайте на то, что он меня когда-нибудь
покарает. Посмотрим…
– Вы не поняли, Камилла, – сказал Рошфор, медленно
приближаясь к ней. – Я говорю о суде божьем, который состоится здесь и
сейчас…
Резким, неожиданным движением он сорвал с ее пальца большой
старинный перстень и отступил назад. Осмотрев драгоценность, удовлетворенно
кивнул:
– Ну да, конечно.. Запасы еще велики… Ви– дите?
Д’Артаньян кивнул. Под пальцами Рошфора, отыскавшими
крохотный шпенек, камень сдвинулся в сторону, и открылось углубление,
заполненное мельчайшим зеленоватым порошком. Опасаясь дышать в ту сторону,
чтобы яд не разлетелся по комнате, граф вернул камень на место. Сказал уве–
ренно:
– Д’Артаньян, наблюдайте за ней, чтобы не сбежала,
часом…
Он отошел к столу, где на подносе стоял нетронутый обед,
заслоняя поднос спиной, недолго повозился там. Звякнуло стекло, забулькало
вино. Потом стало тихо. Рошфор, опершись руками о столешницу, сосредоточенно
ждал чего-то. Наконец он обернулся, держа в обеих руках два бокала, до краев наполненных
прозрачно-алым бургундским.
– Вот и наступил суд божий, сударыня, – сказал он
невозмутимо. – Вы прекрасно знаете, что ваш яд растворяется в любой
жидкости, не оставив видимого осадка или другого следа. В одном бокале –
отравленное вино, в другом – обычное. Вам предоставляется полное право выбрать
себе один из них и выпить, не обязательно до конца, я не столь скрупулезен…
Она отпрянула, ее глаза расширились:
– Вы с ума сошли? Я не буду…
– Будете, – сказал Рошфор спокойно и даже чуть
грустно. Он поставил бокалы на стол, вынул из ножен шпагу и, вытянув руку, упер
острие в ямочку под ключицей Констанции. Его рука нисколечко не дрожала. –
Клянусь богом, клянусь всем, что для меня свято: если вы не станете пить, я
проткну вас этой шпагой. У д’Артаньяна не поднимается на вас рука, а вот у
меня, милая супруга, поднимется… Я ударю вас не в сердце, не рассчитывайте, я
нанесу вам пару-тройку ударов в живот. В таких случаях, поверьте многолетнему
участнику дуэлей и битв, человек умирает далеко не сразу, а долго и мучительно
от загнивания воспаленных кишок… Это не самая приятная смерть, уверяю вас…
Поторопитесь. Я считаю про себя до десяти, потом начну колоть…
Они мерились взглядами так яростно и долго, что д’Артаньяну,
наблюдавшему эту сцену с замиранием сердца, послышался даже лязг скрестившихся
клинков.
– Я досчитал до десяти, милая женушка, – произнес
Рошфор.
И отвел острие от лица Констанции, нацелив его ей в живот.
Она быстро спросила:
– А если бог будет на моей стороне?
– Если вы осушите бокал и останетесь после этого живы,
вы уйдете отсюда невозбранно, куда только пожелаете, – сказал Рошфор
медленно. – Клянусь дворянской честью, а эту клятву я не нарушу даже ради
вас. Итак?
– Отойдите в сторону, – сказала Констанция.
– Хорошо. Только не пытайтесь бежать.
– И не подумаю!
На ее лице играл отчаянный азарт, тот самый, что д’Артаньян
столько раз наблюдал за игорными столами, – азарт лихого и беззастенчивого
ловца удачи, готового поставить на кон все, что угодно, вплоть до собственной
жизни…
– Ну что же, – сказала Констанция быстро, звонко,
с запылавшими от волнения щеками, лихорадочно блестевшими глазами, невероятно
красивая и пленительная в эту минуту. – В конце концов, выбор богат –
пятьдесят на пятьдесят… Не поможет бог, поможет дьявол…
Ее рука почти не дрожала, когда она протянула ее к бокалам –
двум прозрачным пузатым бокалам из прозрачного хрусталя, до краев наполненным
рубиновым, под цвет ее карбункула, бургундским. Какое-то время она колебалась,
тонкие пальцы метались от бокала к бокалу, словно вспугнутые птицы.
– Будьте вы прокляты, оба! – резко вскрикнула
она. – И да поможет мне Сатана!
В следующий миг она схватила со стола правый бокал, поднесла
его к губам и выпила содержимое единым махом. Обернулась к ним – прямая, как
тростинка, очаровательная, с разметавшимися волосами, блестевшими глазами,
словно освещенными изнутри адским пламенем, принадлежавшая когда-то обоим этим
мужчинам, порочная и прекрасная Камилла де Бейль, Констанция Бонасье, Катарина…
Невыразимая гримаса исказила ее лицо – и вот она уже падала,
подламываясь в коленках, запрокидываясь назад, и д’Артаньян видел, как исчезало
с ее лица что-то неуловимое, то, что и зовется жизнью, как, оставаясь столь же
синими и глубокими, гасли ее глаза, как ее затылок с глухим стуком ударился об
пол, но ей было уже все равно, ей было не больно…
