Он не ощутил злорадства, видя, как на глазах бледнеет ее
лицо, как покрывается россыпью крохотных алых точек, – одно только
опустошение, как у того древнего гасконского рыцаря, выбежавшего ночью из
замка…
Прошло невероятно много времени, прежде чем он смог
пошевелиться и открыть рот.
– Рошфор, – сказал он смятенно. – Нужно было
всецело полагаться на небеса… Вы же поклялись своей честью, вам пришлось бы
отпустить ее во исполнение обещания, если бы она выпила безобидное вино…
Лицо Рошфора напоминало мраморную маску, не уступавшую
белизной нетронутому зимнему снегу в горах Беарна.
– Ни в одном бокале не было безобидного вина,
д’Артаньян, – сказал он тихо.
Гасконец долго смотрел на него, оцепенев.
– Быть может, это несовместимо с дворянской честью –
хотя, как знать… – сказал Рошфор. – Быть может, бог меня когда-нибудь
покарает за то, что я дерзнул устраивать судилище от его имени… Но, оказавшись
когда-нибудь перед лицом божьим, я обязательно произнесу: «Господи, твоя воля,
но я не видел другого способа остановить это чудовище…» И пусть он судит не по
грехам нашим, а по милосердию своему. Один бог не обманывает и не обманывается…
Вы считаете, что я не прав, д’Артаньян?
Вместо ответа гасконец порывисто схватил его руку и пожал
ее, вновь почувствовав, как слезы ползут по щекам, туманя взгляд, и все вокруг
расплывается – убогий номер провинциальной гостиницы, мертвая женщина на полу,
жесткое лицо его друга…
…Анну похоронили на небольшом провинциальном кладбище в
городке Можерон, возле церкви Сен-Мари. Но ничего на этом не кончилось: когда
они, все четверо, молча покидали погост, у входа д’Артаньян увидел незнакомых
всадников в синих плащах.
Передний сказал, дождавшись, когда гасконец выйдет за
ограду, с освященной земли:
– Я – граф де Коменж, капитан гвардии королевы. Именем
короля вы арестованы, шевалье д’Артаньян. Позвольте вашу шпагу.
– Извольте, – сказал гасконец, медленно снимая
перевязь через голову. – Не объясните ли причину?
– Причину вам объяснят в Париже, куда мне велено вас
немедленно доставить, – сказал де Коменж вежливо. – Откровенно
говоря, я не знаю ее сам.
– Мои друзья…
– Приказ касается только вас одного.
– Ну что же, друзья мои, – сказал д’Артаньян,
оборачиваясь и прощаясь выразительным взглядом с Рошфором, Каюзаком и де
Вардом. – Я выходил невредимым из стольких переделок, что не особенно
беспокоюсь и на этот раз. А впрочем… Впрочем, теперь мне все равно…
И, прежде чем сесть в седло заботливо подведенного к нему
коня, он оглянулся на кладбищенскую ограду и кресты за ней, в глубине души не
уверенный, что когда-нибудь увидит их еще.
Глава 17
О справедливости королей
– Меня не зря называют Людовиком Справедливым, –
сказал король, его христианнейшее величество. – Могу вас заверить, шевалье
д’Артаньян, если есть доводы в пользу вашей невиновности, они непременно будут
выслушаны.
– Я думаю, трудно будет подобные доводы найти, –
тихо произнесла королева.
– И тем не менее, сударыня, мы обязаны выслушать и
оправдания наряду с обвинениями, – сказал король с некоторой скукой на
лице.
Д’Артаньяну показалось, что его величество не особенно и
заинтересован в любом исходе дела, как бы оно ни обернулось. Ясно было, что
король вновь пребывает в тенетах скуки. Он ненавидел супругу по известным
посвященным причинам, а на д’Артаньяна определенно злился за приснопамятный
эпизод в ратуше. «Он простить мне не может, что я не оправдал его надежд
тогда, – подумал гасконец. – Ему непременно, как многим слабодушным
людям, требуется веское основание. Не хватает решимости своей волей казнить
опостылевшую супругу, будь она хоть трижды виновна, как делал Генрих Восьмой
Английский, или попросту развестись с изменницей, как поступил Генрих Четвертый
Наваррский, – просто оттого, что такова монаршая воля, не подлежащая
обсуждению и не требующая никаких таких веских оснований и мотивов. Бог ты мой,
кто нами правит… Но любой другой из известных мне наперечет претендентов будет
еще хуже, хотя бы оттого, что в гордыне своей вознамерится обойтись без кардинала
Ришелье, единственной надежды Франции…»
Он стоял, печальный и повзрослевший, устало глядя на этого
незначительного человека, почти ровесника, который как человек не значил, в
общем, ничего, а вот как символ значил столь много, что это перевешивало все другие
соображения. Страха не было. Была совершеннейшая пустота в душе, частица
которой навсегда осталась на провинциальном кладбище у Можерона, за церковью
Сен-Мари.
– Позволительно ли будет спросить, в чем вы меня
обвиняете, ваше величество? – произнес он, видя, что король не намерен
облегчать ему задачу.
– Я вас ни в чем не обвиняю, – чуть сварливо
отозвался король. – Но вот ее величество…
– В таком случае, позволительно ли мне будет задать тот
же вопрос ее величеству? – сказал гасконец с поклоном.
Анна Австрийская, прекрасная и надменная, невозмутимая и
гордая, холодно вымолвила, глядя куда-то мимо него:
– Я обвиняю этого человека в том, сударь, что он в
компании таких же висельников, как сам, убил мою кастеляншу и камеристку
Констанцию Бонасье – с заранее обдуманным намерением и умыслом. Свидетелей
более чем достаточно, убийцы были столь наглы, что не скрывались вообще… Можно,
конечно, упомянуть еще и об осквернении монастыря Труа-ле-Ан, но и убийства
Констанции Бонасье с лихвой достаточно, чтобы отправить этого человека на
плаху…
– Мне позволено будет защищаться? – с величайшим
почтением осведомился д’Артаньян у ко– роля.
– Если у вас получится, – почти отрешенно ответил
тот.
– Смею думать, – сказал гасконец. – Я начал
бы с того, что ее величество пребывает в некотором заблуждении относительно
помянутой Констанции Бонасье. Собственно говоря, никакой Констанции Бонасье на
свете не существовало вовсе. Нет, я в своем уме, ваше величество. Констанция
Бонасье – это маска, миф, такая же подделка, как фальшивая монета. На самом
деле жила-была на свете женщина по имени Камилла де Бейль, она же графиня де
Рошфор, – дворяночка из захудалых, в четырнадцать лет заклейменная
венецианским судом как пособница отравителя, не разоблаченная до конца по
недостатку прямых улик; в шестнадцать вышедшая замуж за графа де Рошфора, а еще
через полгода попытавшаяся его убить. Когда она выходила за мэтра Бонасье, она
все еще оставалась законной женой графа де Рошфора, так что, с точки зрения
французских законов, никакой Констанции Бонасье, супруги галантерейщика, не
существует вовсе. Была только двоемужница графиня Камилла де Рошфор… Она
зарабатывала на жизнь, подсыпая безотказный и не вызывающий подозрений яд
людям, которые мешали заказчику. Меня самого она пыталась отравить дважды. Когда
она убила женщину, которую я любил, мы настигли ее и угостили ее же собственной
отравой…
