— Потом революция. Гражданская война, Константин
Иванович отправил семью на юг, в двадцать первом его, по слухам, расстреляли.
Разумеется, никто ничего толком не знал, время было такое. Где похоронен —
неизвестно. Может, зарыт в нашем парке.
Бабуля подошла к окну и вздохнула, глядя вдаль, из окна
можно было различить купол часовни на месте казней.
— Вот так, — прошептала она, а потом улыбнулась,
поворачиваясь ко мне. — Через полгода умерла от тифа моя бабка, и
маленький Лева остался со своей няней. Царство ей небесное, святая была
женщина, доброты необыкновенной! В двадцать пятом они вернулись в наш город.
Марфа Семеновна записала Леву под своей фамилией, выдав за сына, что
впоследствии уберегло отца от многих неприятностей. А то вполне ведь мог
оказаться в лагере — за «контрреволюционное прошлое». Так мы стали Ивановыми, и
только твой отец уже в двадцать лет решил взять фамилию прадеда. Странная
прихоть, которую никто не понимал.
— Никто? А ты?
— Я, конечно, понимала. И дело вовсе не в том, что мода
пошла на дворянское происхождение. Дело в этих дневниках.
— Расскажи мне об отце, — попросила я.
— Я тебе сто раз о нем рассказывала, — неожиданно
рассердилась она.
— Расскажи в сто первый.
— Не сегодня, — упрямилась бабуля. — Ты мне
лучше объясни, откуда у тебя кинжал?
— Отец его искал? — в свою очередь спросила я,
увиливая от ответа.
— Разумеется. Он просто помешался на этой истории.
Ездил по монастырям, изучал какие-то документы.
— Но он ведь не был историком? Кстати, почему он не
пошел на исторический, а стал инженером?
— Потому что его интересовала одна конкретная
история, — вздохнула бабуля. — И ей он посвятил свою очень короткую
жизнь. Постарайся не повторять его ошибок. Человек должен прожить свою жизнь, а
не копаться в чужой.
— Ты же сама говорила, что моего здравого смысла хватит
на двоих. Если он так настойчиво искал разгадку, должны остаться какие-то
документы…
— Коробка из-под телевизора была доверху набита
бумагами, — перебила бабка.
— И где она?
— Твоя мать отдала бумаги какому-то другу отца.
— Что значит «какому-то»? Ты его не знаешь?
— В том-то и дело, что нет. Твой отец совершенно
помешался на этих кинжалах и даже собрал группу единомышленников. Вместе с ними
он отправился на раскопки. В сорока километрах от города, бывший Троицкий
монастырь, который разрушили после революции.
— Какие раскопки? — нахмурилась я. — Он
поехал в составе какой-то экспедиции?
— Нет, — вздохнула бабуля. — Чистая
самодеятельность. Там все бурьяном поросло, и что искали трое чокнутых, никого
не интересовало.
— Они были кем-то вроде «черных» археологов? —
удивилась я.
— Ну да, вроде, — опять вздохнула бабуля. — И
все трое исчезли. Никаких следов. Там рядом село, и местные жители о них знали,
но после их исчезновения ничего сообщить не могли. Отца с друзьями объявили в
розыск. А через пять лет нашли тело твоего отца в заброшенном колодце, в десяти
километрах от их стоянки. Опознавать его ездила твоя мать, я не смогла. Теперь
он покоится на кладбище деревни Суховей, бывшем родовом имении его прапрабабки,
жены Константина Ивановича. У него была странная фантазия быть погребенным
именно там. Разумеется, я не предполагала, что мне придется выполнить его
волю. — На глазах бабули навернулись слезы, но она смогла сдержать их,
отвернувшись к окну и немного помолчав. — А через полгода появился друг,
которого интересовали его бумаги.
— И мама их отдала?
— Думаю, она была просто рада избавиться от
хлама, — усмехнулась бабуля. — Не подумай, что я ее осуждаю.
Увлечение отца — чрезмерное увлечение, так будет правильнее сказать, — не
прибавило ей счастья. Уверена, она ненавидела все, что связано с поиском
кинжалов.
— Подожди, подожди… — забеспокоилась я. — Значит,
продолжение все-таки было, и отцу удалось…
— Не знаю, что там ему удалось… — устало махнула рукой
бабка. — Если вначале его интерес к истории семьи мне нравился — да что
там, я была просто рада, что мой мальчик так серьезно ею увлекся! — то
потом… — Она вновь махнула рукой. — Собственно, тут моя вина. Я проклинала
день, когда дала сыну дневники. Ты бы видела своего отца в последние годы. Он
стал буквально одержим. Забросил работу, жил случайными заработками, носился по
всей области в поисках каких-то свидетельств… Даже твое рождение его не
образумило! У твоей матери имелся повод проявлять недовольство, тем более ей
было совершенно не понять, что такое он ищет. Если бы какой-то клад, золото,
бриллианты, а он искал ключи неизвестно от чего.
— Почему же неизвестно? — пожала я плечами. —
От места заточения нечистой силы.
Бабка хмуро взглянула на меня и отрезала:
— Не юродствуй, твой отец верил в это. Впрочем,
убеждена, что в самое последнее время у него появилась другая теория.
— Да? Какая? — заинтересовалась я.
— Не знаю. Он что-то рассказывал, но в то время любое
упоминание о кинжалах вызывало у меня нервный тик. Однажды я застала его за
тем, что он рассказывал тебе о монахах-воинах, а тебе тогда не было и годика.
— Ну и что?
— Нормальный отец рассказывал бы сказку про
Колобка, — огрызнулась бабка, а я пожала плечами.
— Про Колобка банально, а вот монахи-воины…
— Он специально возил нас в Троице-Сергиеву лавру, в
тот самый храм, где Сергий Радонежский благословил иноков Александра и Родиона
и отправил их в войско Дмитрия Донского. По легенде, они начали Куликовскую
битву поединком с лучшими воинами Орды.
— Помню, помню, — кивнула я, боясь, что бабуля
чересчур увлечется и от рассказа об отце перейдет к историческим событиям,
которые меня совершенно не волновали в тот момент. — Пересвет и Ослябя. А
кстати. Пересвет — это что, фамилия?
— Темнота! — хмыкнула бабуля. — Какие тогда
могли быть фамилии у простых парней? Александром он стал после пострига, а имя,
данное ему родителями, Пересвет. Точно так же Родион до пострига звался Ослябя.
— С этими именами у нас вечная путаница, —
хихикнула я, намекая на свое собственное, и показала бабуле язык. — А
почему отца так заинтересовали эти двое?
— Он утверждал, что в Средневековье существовал орден
монахов-воинов…
