Разумеется, сам факт убийства был для монастырских крайне
неприятен — бросал тень на обитель. А учитывая, что чужих в монастыре не было,
дело становилось весьма щекотливым, потому что выходило: убил кто-то из своих,
то есть кто-то из монахов, что уж вовсе никуда не годилось.
Никифоров продолжил размышлять вслух, а Костя подошел к
столу и начал машинально листать страницы Библии. И вот так, совершенно
случайно, нашел листок папиросной бумаги, аккуратно подклеенный к одной из
страниц.
«Сказано, — прочитал он, — будешь ты орудием
Господа, его щитом и мечом… — почерк был мелкий, и Костя передвинул лампу
поближе, всматриваясь в текст… — стеной нерушимой на пути Антихриста. Рука твоя
— рука Божья, и меч в ней — его меч».
— Что это? — удивился Костя, поворачиваясь к
Никифорову.
Тот подошел, неохотно взглянул на книгу:
— Чепуха.
— Вам не кажется, что листок зачем-то желали спрятать?
Костя перечитал текст трижды, но откуда взята цитата, так и
не вспомнил, что не удивительно, раз церковными текстами он ранее не
интересовался. Никон зачем-то выписал эту цитату и запрятал листок в Библию.
Хотя, может, и не прятал. Просто положил, а потом и вовсе забыл о нем. Почему
бы и нет?
Костя продолжил чтение. Еще двенадцать цитат, примерно того
же свойства: некто, избранный Господом, должен стать на пути Антихриста. Внизу
была сноска «Наказ» и знак вопроса.
Размышления Кости прервало появление монаха, молодого парня
с хмурым лицом и недоверчивым, даже злобным взглядом. «Такому только в
городовые идти», — невольно подумал Костя и смутился. Никифоров начал
задавать монаху вопросы, то и дело позевывая и вроде бы даже ответов не слушая.
А тот отвечал односложно, с напускным смирением, но взгляд его говорил о
многом, например, о том, что он с удовольствием проводил бы обоих прибывших к
монастырским воротам.
Разговор с монахом лишь укрепил подозрения Никифорова. Монах
повторил слова отца Андрея, что труп Никона нашли на пороге кельи. Была ли
кровь на полу?
— Нет, — ответил он, немного поколебавшись.
Никифоров спросил, уверен ли он в этом, на что монах заявил,
что пришел много позднее остальной братии, но, насколько ему известно, никто
ничего не убирал, потому что настоятель категорически запретил что-либо трогать.
Тело перенесли в келью и сразу же отправили человека в город. На сем осмотр
трупа и импровизированный допрос были закончены.
* * *
Далее события развивались по законам детективного жанра.
Никифоров с Костей решили дождаться доктора и в том случае, если он подтвердит
подозрения Никифорова, приступить к допросу монахов со всей строгостью. А пока
оба отправились спать. Кельи для ночлега им выделили в разных концах коридора,
что Косте не понравилось. Впрочем, он был уверен, что уснет мгновенно, так вымотала
его дорога.
Но уснуть оказалось не так просто. Только он задремал,
погасив лампу, как услышал чьи-то осторожные шаги — некто прошел мимо его
кельи, проследовал коридором до поворота, после чего шаги стихли. Буквально
через минуту Костя вновь услышал шаги. Сначала решил, что человек возвращается,
но тут же стало ясно: нет, это идет другой человек, и следует он в том же
направлении, что и первый. Костя поднялся, оделся, не зажигая лампы, и выглянул
в коридор. Тот тонул в темноте, разглядеть что-либо возможным не
представлялось, и есть ли кто-то поблизости, оставалось тайной. Взять с собой
лампу Костя не рискнул и в темноте, держась за стену, пошел по коридору в ту
сторону, где, как он предполагал, затихли шаги.
Думаю, мой прапрадед отправился бродить по монастырским
коридорам по двум причинам: первая, конечно, любопытство, он был чрезвычайно
заинтересован происходящим. Перед отправкой на это происшествие его вызвал сам
губернатор, говорил отечески ласково, но дал понять, что в такое время любая
тень, брошенная на святую обитель, может самым непредсказуемым образом повлиять
на ситуацию в губернии. А она не проста, ох как не проста! Понятное дело,
губернатор не был заинтересован в огласке столь скандального происшествия (и
впоследствии, как выяснилось, постарался его замять).
Надо сказать, мой прапрадед не увлекался лозунгами «о
свободе, равенстве и братстве». То есть они ему вполне импонировали, но он
помнил и другое изречение: «Подними раба с колен и получишь хама». Оттого идеи
революции никакого отклика в нем не нашли, к власти он был лоялен, хотя и
считал, что кое-какие преобразования были бы в стране весьма своевременны.
Потому словам губернатора он внял и сор из избы выносить не стремился. Однако в
том, что произошло, жаждал разобраться, ибо дотоле по службе не сталкивался с
чем-то из ряда вон выходящим. Ну, отравила девица Смирнова купца Епифанова,
прижив с ним ребенка и будучи им безжалостно брошена, а мещанин Котов по
пьяному делу пришиб до смерти свою супругу… Но разве ж это интересно? А тут —
кругом тайна. Один листок папиросной бумаги меж страниц Библии чего стоит. Вот
и гнало Костю в темноту любопытство.
Но была и вторая причина: желание доказать самому себе, что
ничего он не боится, хотя монастырские переходы и вызывали нехорошие мысли,
весьма не приличествующие святой обители.
Итак, Костя шел, стараясь не производить шума. Рука его
скользила по шершавой стене, пока не нащупала приоткрытую дверь. Он прислушался
и уловил некий звук, шедший откуда-то снизу. Не раздумывая, Костя протиснулся в
довольно узкую щель (открыть дверь пошире он не рискнул, боясь скрипа дверных
петель) и едва не свернул себе шею: прямо за дверью начиналась лестница,
ведущая вниз, очень крутая. Он с трудом удержался на ногах…
Оставив своего предка на время в полной темноте и в неведении,
я переместилась за стол, вновь заинтересовавшись планом монастыря. Так, вот
жилой комплекс, там сейчас музей народных промыслов, коридор… Какую же дверь
имел в виду Константин? На плане лестницы есть в обоих крылах здания. Ведут они
в подвальное помещение. Та, что слева, в погреб. По крайней мере, так указано в
схеме. А вторая… Вот это очень интересно: подземная часовня. Сейчас
экскурсантов туда не пускают, но я помнила ту лестницу, потому что тоже увидела
дверь и заглянула за нее. Лестница там очень узкая, она шла почти отвесно вниз
и терялась в темноте. Потом я узнала, что в то время, когда в монастыре была
тюрьма, подземную часовню использовали как карцер.
— Должно быть, веселенькое местечко, —
пробормотала я и вернулась к дневнику.
