– Не то чтобы он был честный, но хотя бы не станет убивать юнца, чтобы продать его зубы. К тому же он в Гленмуре единственный покупает лошадей. – У более молодой женщины усов не было, но Ренье не сомневался в том, что скоро они вырастут. – Он славный парнишка и не заслужил такой судьбы.
– Иди по этой улице до конца, а затем поверни налево, – посоветовала старшая женщина. – Конюшню сразу признаешь, не ошибешься.
– Благодарю вас, мадам.
Ренье вежливо приподнял шапку и с мрачным видом зашагал к конюшне. Сорча не провела в городе и часа, а уже перезнакомилась с половиной населения. Как ей это удается?
Он убедился в том, что попал в нужное место, когда дома уже не стояли так близко друг к другу, а улица стала еще более грязной. Завернув за угол, он обнаружил задние части Святого Осла и Вульфгара. Резко остановившись, он попятился и осмотрелся.
Сорча стояла спиной к нему, держа в руках поводья, и яростно спорила с косоглазым, плохо одетым немолодым торговцем лошадьми.
Ренье предположил, что это и есть Макмуртри. Мистер Макмуртри не спорил с ней. Он просто стоял, засунув большие пальцы за отвороты клетчатой куртки, и качал головой. На лице его было написано самодовольство.
Если Ренье правильно понимал происходящее, то это выражение говорило о том, что Макмуртри догадался, что имеет дело с женщиной: охваченная негодованием, Сорча забыла о том, что надо изменить голос на более низкий. А мужчины знают, что женщин провести легко.
Однако накануне вечером Сорча подготовилась к этим переговорам, спросив у Ренье, сколько, по его мнению, могут стоить эти животные. К этому она прибавила и свое собственное мнение, основанное на разговоре с владельцем конюшни в Хамелдоне. К немалому изумлению Ренье, она умело обсуждала продажу животных, так что сейчас единственным препятствием оказался Макмуртри и его положение местного монополиста.
– Это возмутительно! – Высокий, аристократичный женский голос Сорчи донесся до Ренье. – Эти лошади стоят в двадцать раз больше того, что вы предлагаете!
– Это никчемные животные, старые и кривоногие.
– А вот и нет!
– И потом, здесь их больше некому продать, – с напускной грустью вздохнул Макмуртри. – Так что, надо думать, ты возьмешь за них столько, сколько я даю.
– Да я лучше возьму их с собой в Эдинбург, чем продавать их вам!
Сорча говорила совершенно искренне. Ренье понял, что ему придется вмешаться.
– И как ты собираешься их прокормить, молодой человек? – поинтересовался Макмуртри. – Отсюда до самой столицы почитай, что только дождь, грязь да жухлая трава. Никакого крова, едва заметная тропа по долинам и перевалам. Тебе трудно будет ехать верхом и на тех двух животных, которых ты привел в город, так что лучше продай их.
Она расхохоталась, и ее искреннее веселье изумило Ренье, и, похоже, Макмуртри тоже: тот вздрогнул и нервно потеребил грязный платок, повязанный вокруг шеи.
– Да мы лучше этих лошадей съедим!
– Да как ты можешь говорить такое, парень! Кто же ест таких прекрасных животных!
Поняв, что проговорился, Макмуртри разразился бранью.
Улыбаясь, Ренье снова подался назад.
Сорча действительно хорошо умела торговаться, но ей не добиться своего в этом городе и с этим покупателем. Ей нужна помощь. И Ренье был именно тем, кто мог ей эту помощь оказать.
– Я дам тебе за обоих двадцать пять гиней! – объявил Макмуртри.
– Я хочу двадцать гиней за пони и две сотни гиней за коня.
– Двадцать фунтов… и две сотни… – Макмуртри даже задохнулся от подобного нахальства. Пытаясь снова овладеть ситуацией, он твердо заявил: – Двадцать пять гиней, и ни пенсом больше!
Выйдя из тени, Ренье устремил на Макмуртри пристальный жесткий взгляд.
Макмуртри прищурился и выразительно положил руку на пистолет, который был у него за поясом.
Сорча обернулась. Почему Макмуртри так злобно смотрит куда-то ей за спину?
Ренье снова нырнул за угол.
– Двести двадцать гиней за обоих животных, и ни пенсом меньше! – заявила Сорча.
Ренье, подняв нож острием вверх, дал ему понять, что цену необходимо повысить.
Торговец яростно сверкнул глазами: его мужская гордость была уязвлена.
Ренье ухмыльнулся ему все той же зубастой усмешкой, которую он так хорошо отработал и которая выражала желание бить Макмуртри до тех пор, пока тот не превратится в студень.
Поразительно, как невысказанная угроза заставляет наглецов типа Макмуртри менять манеру поведения. С его лица стремительно сбежала краска, и он поспешно сказал:
– Я готов тебе уступить и дать лишние двадцать гиней… – Заметив резкое движение Ренье, он быстро добавил: – Двадцать пять гиней. Но никак не больше!
Он наставил палец на Сорчу, стараясь игнорировать Ренье, но когда усмешка Ренье превратилась в злобный оскал, Макмуртри подскочил, словно испуганный заяц.
Сорча почувствовала, что неожиданно получила какое-то преимущество. Тоном убеждения она проговорила:
– Пони хорошо обучен: это идеальное животное для ребенка или для перевозки поклажи. А конь молодой, с хорошими формами, он долго прослужит. Видели бы вы, как он скачет!
К тому моменту, когда торг завершился, Сорча выторговала больше двух сотен гиней за обоих животных, а Макмуртри вспотел, словно лошадь, которая целую милю мчалась во весь опор.
Когда все условия сделки были оговорены, Сорча ласково погладила Святого Осла.
– Макмуртри, этому милому пони надо найти хороший дом. А Вульфгару нужен хороший хозяин, который смог бы понять его необузданный нрав.
– Уж не хочешь ли ты встретиться с покупателями? – с сарказмом осведомился Макмуртри.
Ренье вздохнул, услышав столь глупый вопрос.
– А можно?
Сорча выкрикнула свой вопрос так радостно, что он эхом отразился от стен.
– Нельзя.
Макмуртри принял у нее из рук поводья.
– Но вы позаботитесь о том, чтобы пони жилось хорошо? – Сорча в последний раз ласково погладила пони. – Он получил имя в честь ослика, на котором Мария ехала в Вифлеем.
Ренье решил, что лицо Макмуртри смягчилось впервые с той поры, как он вышел из пеленок. Но оно действительно на секунду подобрело, и он тоже погладил пони. Но его лицо тут же снова обрело привычно-хмурое выражение.
– Хочешь, чтобы я поговорил с детьми, которых он будет возить, чтобы они были к нему добры?
– Это было бы чудесно! – Сорча радостно улыбнулась ему. – Я знала, что под вашей суровой наружностью скрывается доброе сердце!
