Дама стояла перед мольбертом и держала в руке кисточку с алой краской. Едкий запах минерального растворителя смешивался с ароматом цветов.
На фоне задника из синего бархата стояла молодая женщина лет двадцати пяти, на которой не было ничего, кроме цветка за ухом и простыни, завязанной на бедре. Светлые волосы волной падали ей на спину, а руки тянулись вперед и вверх, словно пытались поймать какое-то невидимое сокровище.
У Сорчи от изумления отвисла челюсть. Она прекрасно знала, что бабушка напомнила бы ей о том, что принцессам не полагается быть обескураженными, но румянец разливался по ее щекам, и она никак не могла оторвать взгляда от этой невероятной сцены. Она даже моргнуть не могла!
– Это мадам Пиншон. – Ивлин закрыла за Сорчей дверь и прислонилась к створке. – Мадам, этот юнец, – она подмигнула огромной женщине, – постучал в заднюю дверь и попросил, чтобы ему дали поесть.
– Неужели?
У мадам было контральто. Судя по тому, что было изображено на холсте, ее кисти принадлежали и те картины, которые висели в коридоре. На полотне была изображена бледная нимфа, окруженная синими тенями деревьев. Она тянулась к серебряной луне.
Восхищение моментально прогнало неловкость, которую почувствовала было Сорча.
– Вы невероятно талантливы! – с восхищением промолвила Сорча. – Впрочем, не я первая вам это говорю.
– Тем не менее приятно получить комплимент.
Мадам протянула ей руку.
Сорча взяла протянутую руку и отметила короткие пальцы, широкую ладонь и плоские ногти, испачканные краской.
– Соль земли, – прошептала она еле слышно. Мадам рассмеялась – громко и искренне.
– Совершенно верно!
– У мадам самый острый слух во всей Шотландии, так что следи за тем, что будешь говорить, – посоветовала Ивлин.
Девушка с поднятыми руками подала голос со своего места:
– Она знает больше, чем любая из нас готова рассказать другим. Но она очень хорошо знает, что такое сдержанность.
– А вот ты, напротив, отнюдь не сдержанна в том, что касается моих тайн, – укоризненно заявила мадам. – Я предпочитаю, чтобы мои жертвы оставались в неведении.
– Жертвы?
Сорча попятилась, но мадам продолжала держать ее за руку.
– Это просто присказка. – Мадам отпустила ее. – Я никогда не причинила бы тебе зла.
Ее голос, фигура, манера держаться внушали доверие. Это, конечно же, не постоялый двор, решила Сорча, но никак не могла понять, куда же все-таки она попала.
Позировавшая девушка слегка пошевелилась.
– Мадам, пожалуйста, разрешите мне опустить руки.
– На сегодня мы закончили. – Мадам промыла кисти. Когда девушка пошла по комнате, она сказала: – Хелен, оденься. Ни к чему смущать нашего юного посетителя.
Хелен остановилась и, изумленно моргая, воззрилась на мадам:
– Вы считаете, что я смущаю этого юнца? Да любой мужчина с радостью заплатил бы… – Хелен присмотрелась к Сорче. Ее зеленые глаза широко открылись и наполнились изумлением. Она воскликнула: – Ой!
– Да уж. – Мадам вымыла руки в миске, стоявшей рядом с кистями. – Именно «ой».
Сорча оглядела себя. Может, она забыла что-то застегнуть? Тут она заметила, что Хелен переглядывается с Ивлин. Словно ведет с ней разговор без слов. Как это бывало иногда в монастыре.
– Садитесь, молодой человек. – Мадам тяжело опустилась в кресло и указала Сорче на кресло, стоявшее напротив. Когда Сорча села, мадам спросила: – Вы верите в искусство хиромантии, предсказание судьбы по ладони?
– Это чепуха, – твердо заявила Сорча, но тут же смутилась и добавила: – Но не скрою, очень хочется знать, что ждет меня в будущем.
– Тогда вам повезло. – Мадам подняла толстый палец вверх. – Я цыганка. То, что вижу я, не чепуха. И если вы мне позолотите ручку, смогу предсказать вам ваше будущее. У вас нет золотой монеты? Или хотя бы серебряной?
– Серебра у меня много. – Сорча снова стала хвастаться. – Я очень удачно продал двух лошадей, точнее, лошадь и пони.
Мадам замахала рукой, велев ей замолчать.
– Во-первых, ни одной живой душе не признавайся, что у тебя много серебра. Не подвергай себя опасности. Во-вторых, чтобы предсказать судьбу по ладони, мне нужна одна мелкая монета.
Сильно смутившись, Сорча покопалась в тяжелом кошельке, достала мелкую монету и вручила мадам.
– Вы напоминаете мне мать Бригитту.
– Мать Бригитту? – Мадам положила монету на полированный столик рядом с собой. – Мать-настоятельницу монастыря на Монмуте?
Ивлин фыркнула и поспешно прикрыла рот ладонью.
Хелен захихикала и перенесла один из подсвечников на столик, стоявший рядом с их креслами.
В маленьких глазках мадам вспыхнул насмешливый огонек.
Их насмешки обидели Сорчу.
– Вы знаете мать Бригитту?
– Да. – Мадам перестала смеяться. – Очень добрая, милосердная женщина. Она пережила страшную трагедию, потеряла всю семью.
Сорча смягчилась. Мать Бригитта говорила, что мало кому известно о ее несчастье. И то, что мадам о нем знала, свидетельствовало о том, что когда-то их дороги пересекались. Если мать Бригитта поделилась пережитым с мадам, это означало, что мать Бригитта питала уважение к этой даме. И Сорча без страха положила свою руку в ладони мадам.
Мадам внимательно посмотрела на ее руку, провела пальцем по ее ладони и промолвила:
– Опасность все ближе подбирается к тебе.
Сорча изумленно заморгала:
– Да?
– Но ты чудесным образом спасаешься. Это потому что… подумать только, сколько упрямства в этой руке!
– Во мне нет упрямства. Я – само послушание.
– Ошибаешься. Последние годы изменили тебя, закалили металл твоей души. – Мадам улыбнулась. – Ты отказываешься принять смерть, как бы близко она к тебе ни подходила.
Неожиданно мадам вздрогнула, поднесла руку Сорчи к свету свечи и побледнела.
– В чем дело, мадам? – Хелен наклонилась к ним. – Что вы видите?
Сорча встревоженно переводила взгляд с одной женщины на другую.
– Кончики твоих пальцев… они выказывают признаки… Ты соприкоснулся со смертью! – Мадам потрясенно воззрилась на Сорчу. – Когда? Во время болезни? Или ранения?
– Я никогда не болел и ни разу не был ранен. По крайней мере, серьезно.
Как странно, что мадам такое себе вообразила. И все же…
… Ее хоронили заживо. Где-то рядом вода стекала в лужу, и медленная капель, которая когда-то приводила ее в исступление, теперь лишь усиливала равнодушие. Ее мир состоял из печали и одиночества. Она умирала и приветствовала окончание опустошения, горя и мучений.
