— Она называла меня «милорд», когда я огорчал ее. Разумеется, слова ее были полны сарказма. Я чувствую, вы с ней похожи.
Сора откашлялась.
— Я позвал вас не просто так. — Он не обратил внимания на проявление ее чувств, отнеся их просто к загадочности женской души. Как бы он ни пытался истолковать ее реакцию, наверно, его вывод был бы все равно ошибочным. — Как вы столь бестактно указали мне, я загнил. Я не принимал ванну с прошлой осени. А пока я так долго учился есть, пища падала мне на одежду и на бороду. Не думаете ли вы…?
Эта женщина действовала быстро и уверенно, угрюмо думал Уильям, выливая воду себе на грудь. Целый отряд служанок отвел его в верхние покои замка и раздел, пока мужчины ставили перед очагом огромную лохань. Снизу наносили ведрами воды и развесили над огнем котлы, чтобы вскипятить ее. Прошло совсем немного времени, а он уже опустил в лохань большой палец ноги, опробывая воду, и, вздохнув, уселся туда. Уильям махнул своей огромной рукой, отпуская всех слуг, и предался теплу, пробиравшемуся к его костям и разгонявшему кровь. Слишком долго он терпел холод: холод вокруг себя и холод внутри.
Теперь в комнате воцарился покой. Дверь была плотно прикрыта, чтобы не проникали сквозняки.
Леди Сора и ее служанка переговаривались над его одежным сундуком, тихий звук их голосов волнами докатывался до него.
— Это похоже на отличный легкий шерстяной наряд. — Да, и он выкрашен в стойкий коричневый цвет, расшит шнуром по низу и на рукавах.
Другие служанки тихо работали под руководством Соры или занимались шитьем. Их приглушенная болтовня напомнила ему о купании весной четыре года назад, и мысленно он увидел покои такими, какими они были тогда.
Они были устроены в стороне от главного зала. Приподнятая на помосте, там возвышалась господская полированного дерева кровать с балдахином, с которого спускались занавеси, защищавшие от холодных зимних ветров. Сундуки с одеждой стояли у противоположной стены, достаточно близко к очагу, чтобы их содержимое оставалось сухим, но не так, чтобы в них могла попасть случайная искра. Этой комнате доставалось больше света, чем другим покоям замка. У окна располагалось несколько табуретов и скамеек, там работали женщины. Окна выходили на окруженный забором сад внутреннего дворика. Закрывавшие их решетки отбрасывали в комнату тень в виде квадратов, а деревянные ставни были украшены затейливой резьбой.
Уильям усмехнулся, припомнив, как жена настояла сначала на окнах, а потом на резьбе. Отец кричал, что она пустит их по миру своими странными идеями, а Анна тоже кричала на него, советовала ему самому готовить себе еду, чинить одежду и вынашивать собственных внуков. Перебранка была жуткая, и в конце концов лорд Питер с радостью распорядился, чтобы на ставнях была резьба, а Анна продолжила вынашивать ему внуков.
И так до тех пор, пока последний из них не свел ее в могилу. Уильям положил ее на вечный покой рядом с четырьмя крошечными могилами их детей, ушедших из жизни раньше.
Он ожидал, что нахлынет знакомая волна горя, но ощущал только легкую и приятную печаль. Он тосковал по ней: по ее громкому смеху, по исходившему от ее одежды запаху лаванды, по мягкой округлости ее тела рядом со своим по ночам. Но он больше не скорбел по ней, и, если бы не случившееся с ним ужасное увечье, он наверняка осмотрелся бы вокруг и нашел бы женщину, чтобы взять ее себе в жены и жить с ней.
Ему не по душе был обычай преследовать какую-либо женщину, пока она не сдастся на милость победителя, а потом бросать ее и гнаться за другой. Уильям знал мужчин, которые так жили: Артур и в меньшей степени Чарльз от постели к постели искали свой образ идеальной женщины. За годы, что их воспитывал его отец, ни одна юная служанка не оставалась на своем тюфяке в одиночестве.
Ему, однако, чужд был этот род мужских утех. Силы его проявлялись ярче на бранном поле, а для его желаний больше подходила одна — любящая его — женщина. Он использовал служанок в замке, чтобы успокоить свою плоть, но, чтобы успокоить его душу, нужна была одна-единственная дама. Уильям вздохнул и вытащил из-под лохани тряпку.
Слух его привлек шелест материи, одна из служанок подошла, чтобы попробовать воду. Уильям почувствовал, как палец ее тронул воду у его бедра. Поймав ладонь служанки рукою, он потер ее нежную кожу своим большим пальцем и громко пророкотал:
— Что, девка! Моя нога так интересна, что ты жаждешь к ней притронуться?
Девушка не откликнулась, она только засмеялась, испуганно и словно не дыша, и попыталась вытянуть руку.
Ободренный ее смехом — ее не пугают ни он, ни его слепота, это очевидно, — Уильям потянул руку к себе.
— Не уходи, я могу показать тебе больше, чем просто ногу!
Рывком он втащил ее в лохань и повалил к себе на колени.
Вода сильно плеснула и сразу же окатила их с головы до ног. Девушка охнула и забилась как-то неловко и неумело, словно она была совсем не привычна к мужским объятиям. Его рука быстро скользнула вниз по ее мокрому платью. Это убедило его в том, что тут совсем другой случай. Любую девку с ее бедрами и грудью да еще и с такой тонкой талией обнимали и не раз.
Борьба девушки, ее любовная игра, становились все отчаяннее и безрезультатнее, на устах Уильяма появилась улыбка. Ее тонкое попискивание было очаровательным, оно свидетельствовало о силе духа, но не о сопротивлении. Этой девице были известны все уловки.
От столь явного поощрения вся его мужественность моментально воспряла. Она все еще била его, несколько вяло пыталась встать и от этого терлась об него бедрами. Ее кулаки колотили его по плечам, когда он притянул ее к себе, повернул немного вбок и посадил на колени. Голова ее легла ему на сгиб локтя, а коса перебросилась через руку. Со смехом Уильям поймал ее мелькающий перед его лицом кулачок и покрепче сжал ей шею. Теперь она была достаточно неподвижна, чтобы он мог найти ее губы своими.
Но всего через мгновение его оценка ее опытности изменилась. Уста ее уступили и легко раскрылись его настойчивому языку. Но, лишь тот оказался внутри, она не знала, что с ним делать. Она не откликалась на его прикосновения, не отвечала на его игру. Однако она не была безучастна. Эти уста были милыми и истосковавшимися, удивленными и жаждущими. Он стал ласкать ее нежнее, направляя ее и подсказывая ей.
Он чуть ослабил руку, сжимавшую ей голову, а на спину ей, поддерживая, легла его огромная ладонь. Потом рука его двинулась вверх и вниз по ее боку, лаская, успокаивая ее. Он отпустил ее руку и положил себе на грудь, на раскрасневшуюся кожу у себя над сердцем. Она отдернула руку, но он терпеливо поймал и вернул ее на то же место, гася вспышки ее невинности своими губами. На этот раз она не отдернула руку. Пальцы ее сжали вьющиеся на его груди волосы, задрожали, потом снова сжали их. Стон прервал его поцелуй.
— Милая, — прошептал он ей на ухо, проведя по нему кончиком языка. Ее ответный стон коснулся его щеки.
Его другая рука продолжала ее изучать. Он положил руку ей на грудь, обвел пальцами сосок, сжавшийся от холода и нервного напряжения. Он мял эту возвышенность своей ладонью, тепло, старательно, нежно, пока возлежавшая у него на коленях женщина не растаяла, не стала мягкой и податливой. Вознагражденный за свои усилия, Уильям еще раз нежно коснулся ее и двинулся дальше. Округлость ее талии говорила о правильности его первого и поспешного суждения, а твердый живот дрогнул, когда по нему скользнули его пальцы. Мокрая материя юбки собралась у колена, и рука его нетерпеливо коснулась ее икр. Как только пальцы прикоснулись к коже, дыхание его перехватило, она вздрогнула, дернулась, вырываясь из летаргического сна. Словно волшебник, Уильям это почувствовал и снова овладел ее устами, возвращая ей радость прикосновения его губ, а рука его тем временем скользнула вверх по шелковой глади ее ног. По дороге в рай.
