Девица в девятнадцать лет. Он придвинул неловко к столу табурет и отломил себе хлеба. Сухой и грубый, хлеб этот показался божественно вкусным человеку, который накануне был лишен и обеда, и ужина. Но внимание его вновь вернулось к Соре, к ее векам, чуть голубоватым от пролегавших по ним под тонкой кожей жилок. Любую наследницу с ее внешностью выдали бы замуж в тринадцать лет. Почему же с ней было не так? Вопрос этот преследовал его. Она казалась совершенством. Красивая, добрая, образованная, богатая. Да как же отчим не выдал ее замуж? Конечно, большего мерзавца, чем ее отчим, на свете и не существовало. Привитое ей Теобальдом отвращение к поцелуям скоро прошло, и с Уильямом она показала замечательную способность к импровизации. Она целовала все его тело, пока мышцы его не сковала боль от перенапряжения. Воспоминание об этом заставило его снова вскочить на ноги, оно кольнуло его, и он уже не мог продолжать сидеть столь безмятежно. Если бы все это не было для нее столь новым, если бы она не была такой хрупкой, если бы она сейчас проснулась и улыбнулась ему. Он выругал сам себя. Малейшего проблеска одобрения было бы достаточно, чтобы он тут же бросился на нее. Как еще он удержался прошлой ночью, когда она просила его все повторить?
Уильям отошел от окна. Что-то тревожило его, что-то сказанное одним из слуг, но он не мог припомнить этого. Он снова выглянул в окно, посмотрел на реку. Где этот мелкий прохвост, что пленил их? Если он скоро не войдет в эту дверь, придется высадить ее. Уильяму не по силам было оставаться в одной комнате с Сорой и удерживаться от того, чтобы не сорвать с нее одеяла. Сжав кулак, он постучал себя им по лбу и застонал. Какой же он дурень, сам для себя устроил пытку.
Тихий звук насторожил его, она просыпалась. Разом обернувшись, он смотрел горящими глазами, как она потягивалась, словно кошка. Сначала вытянула одну руку, потом другую, одну ногу, за ней другую, потом она вдруг вытянулась во весь рост одним гибким движением. Кожа ее светилась здоровьем. Колышущиеся волны длинных волос то скрывали, то раскрывали возвышенности и долины ее тела. Она была милейшим созданием из тех, что приходилось ему видеть в своей… — он посмеялся сам над собой. Она была милейшим созданием, какое он когда-либо видел.
На него вдруг нашло запоздалое желание ее разыграть. Ему захотелось удивить ее и обрадовать тем, что зрение вернулось к нему. Поспешно он отвернулся к бойнице в стене, даже и не подумав о том, что это само по себе уже способно насторожить ее. С чего бы это слепому смотреть в окно?
— Уильям? — Произнесенное ею слово прозвучало, как мелодия флейты. Он не ответил. — Уильям? — теперь уже в интонации было неистовство.
— Я здесь, любовь моя. — Он все еще не мог заставить себя повернуться к ней и потирал ладонями лицо с ребяческим весельем.
— С тобой все в порядке? — спросила она, в голосе ее отчетливо звучала тревога.
Вместо ответа он повернулся к ней лицом. Ее глаза поразили его. Весенние фиалки проигрывали им в мягкости цвета, а может быть, это ее черные ресницы так оттеняли глаза на белизне кожи, что цветы перед ними меркли. Губы ее, как лепестки пунцовых пионов, чуть приоткрылись в тревоге, которой не было, пока она спала. Спящее лицо ее превратило бы завистливых светских красоток в камень, а после пробуждения это соединение тонких черт и изгибов ее лица, хрупкой кожи создавало такой живой античный образ, что он мог бы рассматривать его часами.
Но она ведь не смотрела на него. Уильям подмигнул ей. Но она не реагировала. Он улыбнулся ей ребячливой улыбкой, как бы говоря, посмотри на меня. Печать тревоги на ее лице стала глубже.
— Уильям? — Она отбросила одеяло и поднялась одним грациозным движением. — Что случилось? Твоя голова?
Она двинулась к нему. Горло его сжалось от восхищения ее телом, и слова предупреждения застыли в нем. Он протянул ей свою руку. Но она все шла, казалось, не замечая его жеста, не замечая ведра, пока ее пальцы не ударились о ножку табурета, а колено не врезалось в ведро и в стол. Сора полетела на пол.
Он прыгнул к ней, весь охваченный тревогой, и с облегчением услышал, как с ее губ сорвался такой обычный крик: «Забери его чума!» Подхватив на руки свою красавицу, Уильям поднял ее с нежной заботой. Он опустил ее сначала на одну ногу, потом на другую.
— Кости целы? — спросил он.
— Конечно, целы, — пренебрежительно сказала она. — Бывало со мной и хуже. Но ты, ты здоров?
— Да. — Он посмотрел на ее ноги, заметил уже появившийся на голени красный след. — Нога будет болеть. — Он осознал, что не смотрит, как должен был бы, ей в лицо. Мужчина, желающий удивить свою даму тем, что зрение вернулось к нему, должен был бы ее как-то подготовить к своим добрым известиям. Так почему же он боится этого?
Он замер. Боится? Чего он боится? Что он увидел своими новыми глазами и в чем боится признаться самому себе?
— Что беспокоит тебя? — настаивала она, взяв его за плечо. — Ты застыл, как будто тебя парализовало. Это так? Все ли в твоем теле в порядке? Ты должен мне сказать, пытаться скрыть от меня — значит только делать еще хуже.
— Все в моем теле нормально. Все. — Он поднял свои глаза к ее лицу и увидел это, этот взгляд, который смотрел сквозь него, не касаясь его. Первой невероятной мыслью, промелькнувшей в голове, было то, что она лишилась зрения ради того, чтобы вернуть его ему. Но ее очень естественное поведение сняло это подозрение. Острая боль жалости пронзила Уильяма. Все его прежнее презрение, его протест были направлены на эту прекрасную и слепую девушку. По нему пробежала волна дрожи.
— Сора, — промолвил он.
— Ты болен, — сказала она ему. — Я знаю, мне не следовало разрешать тебе любить меня.
Она попыталась убрать ладонь с его шеи, но он остановил ее, подхватил на руки.
— Если ты болен, позволь мне помочь тебе, — настаивала она. — Поставь меня на пол.
— Да, я поставлю тебя. — Он опустил ее и положил на тюфяк. Он накрыл ее одеялом и подвернул его края.
Она позволила ему это сделать, не противясь, не противясь, но ничего не понимая.
— Уильям? — прошептала она, притрагиваясь к его лицу, когда он опустился рядом с ней на колени.
Огромное чувство вины охватило его.
— О Господи, Сора, ты не видишь.
Сора села и выпрямилась, она подвернула под себя ноги, прижала одеяло к своему обнаженному телу, и только потом до нее дошла вся важность того, что он сказал. Мысль о ее уязвимости нахлынула на нее с новой силой, и внутри ее сознания прозвучал крик. Не спастись! Тебе никогда не спастись!
— А ты видишь. — Голос ее звучал ровно, но он стал сильнее, когда восторг от его счастливого избавления охватил ее. — Благословение Божье коснулось тебя, Уильям! Ты видишь! — Она приблизила руками к себе его лицо и поцеловала прямо в губы. Руки ее стали мокрыми. — Слезы?
Он прильнул щекой к ее щеке, и Сора удивилась тому, как поменялись они ролями. Потом вдруг наступил момент, когда она чуть не сдалась своему отчаянию, которое несло угрозу самому ее существованию.
