— Помоги мне сложить его, — попросил он ее. Когда Сора нащупала руками уголки и сложила их вместе, он внимательно посмотрел на нее. — Сора, что случилось?
— Да ничего, — успокоила она его, на губах ее появилась слабая улыбка.
Сложив одеяло еще раз и встряхнув его, чтобы расправить, Уильям недоверчиво заворчал.
— Правда, милорд, — заверила она, приблизясь к нему и передавая свою половину одеяла.
— Милая, ты ужасная лгунья. — Обняв ее, он зажал одеяло между их телами. — Ты не знаешь, какое следует придавать выражение лицу, когда лжешь.
Она колебалась, борясь со своими сомнениями, но наконец у нее вырвалось:
— Ох, а не сможем ли мы остаться здесь еще на час? Еще один час, и вернемся в реальную жизнь?
Уильям посмотрел на ее обращенное к нему лицо, влажное от невыплаканных слез, и, не произнося ни единого слова, встряхнул только что сложенное одеяло и расправил его на траве. У края его он вместо подушки, положил другое, сложенное, одеяло. Подхватив Сору на руки, он опустился на колени и положил ее в середину этого ложа. Потом неловко упал рядом с ней, прижался плечом к ее плечу, и между ними опустилась тишина.
— Мне не следовало просить об этом, — прошептала она. — Но время, проведенное с тобой, было для меня, — она не нашла другого слова, чтобы описать это, — золотым.
Слишком мало золотых времен выпадало ей в жизни, подумал Уильям и испытал ощущение удовлетворенности. Именно то, что она была с ним, его любовь делали ее счастливой. Он посмотрел, как от тихого ветерка трепещут листья, и вдруг его взяло любопытство.
— А если бы ты могла что-то изменить в своей жизни, что бы это было?
— Мой рост, — ответила Сора, не задумываясь.
— Рост? — В недоумении он повернул голову и посмотрел на лежавшую с ним рядом женщину. Она тоже рассматривала листья. Он мог бы поклясться, что она их видит. — Почему рост?
— Мне всегда хотелось быть высокой и стройной, а не низенькой и полной.
Он обежал глазами ее крохотную изящную фигурку и присвистнул от удивления ее искаженным представлением о самой себе. — Да полнота твоя… хорошо распределена.
Она оставила его слова без внимания.
— У высоких людей такая стать, которой нет у низких. Да ты знаешь это. Тебя уважают, если расстояние от пальцев ног до носа у тебя больше, чем у других. Так легче дотянуться до верхней полки, маленьким детям легче разглядеть тебя в толпе. — Она засмеялась. — А что ты хотел изменить в себе?
— У меня уже все изменилось.
— Что? — спросила она, сразу не поняв. — А, ты имеешь в виду зрение. Счастлив тот человек, кто абсолютно доволен собой.
— А разве это не то, что ты хотела бы изменить в себе?
Сора немного подумала.
— Нет, — медленно сказала она. — Нет, об этом я и не думаю. Слепота — это часть меня самой. Я никогда не видела света и не жалею об этом.
— А я видел свет и ужасно хотел увидеть его снова, — прошептал он.
— Да, я могу это понять. Ты не мог бы быть рыцарем, справляться со своими обязанностями, если бы ты был лишен зрения. Я же могу делать почти все, что требуется от женщины моего положения: распоряжаться относительно приготовления пищи, заботиться о крепостных, руководить работой швей. Я заботилась о своих младших братьях, воспитывала их мужчинами, пока они не созрели для того, чтобы отправиться на обучение в замок какого-нибудь рыцаря.
— Ты просто управлялась со своим недостатком, не задумываясь, не ища жалости и не ожидая ее.
— От проявлений жалости мне хочется плеваться, — гневно отреагировала она. — А кроме того, в слепоте есть и свои плюсы.
Уильям был поражен. Именно об этом он думал в предыдущее утро.
— Какие плюсы?
— Мне не приходится воспринимать своими глазами уродства, и меня не так-то просто одурачить словами, которые произносят люди. Я думаю, люди здорово умеют лгать, используя свои лица и свои руки, но только не голоса. Когда моей матери требовалось проникнуть в чьи-то мысли, она просила меня послушать. Я всегда могла оценить искренность слов.
— Полезное умение.
— Да. — Втянув воздух, она закрутила головой взад и вперед. — Мята! Ты чувствуешь ее? — спросила она. Сора с нетерпением приподняла одеяло и опустила руку на растения, пригнувшиеся от ее прикосновения к земле. — Вот!
Оборвав побеги, она поднесла их к лицу Уильяма, и он поймал ее за запястье. Он приблизил ее руку к своему носу и вдохнул пряный аромат. Он посмотрел на темно-зеленые листочки, зажатые в изящных пальцах, на ее подстриженные, отливающие перламутром ногти. Он посмотрел выше, на ее лицо, освещенное пробившимися сквозь листву солнечными лучами и простой радостью, и нежность переполнила его, подавляя в нем жалость. Уж чего Сора заслуживала, так только не жалости. Он перенес ее руку к своим губам и осторожно откусил листок. Он начал жевать его, и вкус мяты освежил его рот.
Потом он заставил ее тоже попробовать. Ее зубы изящно сомкнулись, она жевала листок, а на лице ее появилась улыбка, и запах весны исходил из ее уст. Все это просто очаровало его.
Она приподнялась на локте, темные волосы ее перепутались, а платье съехало с плеча. Снова она неосознан! соблазняла его. А что ему было делать? То, чего избежал прошедшей ночью, уже неизбежностью явилось при свете дня и под открытым небом.
Один за другим он поцеловал ее пальцы, потом раскрытую ладонь. Положив ее ладонь себе на плечо, он склонился к ней, действуя со спокойной точностью огранщика бриллиантов. Склонившись набок, он подвел свои губы к ее губам так, чтобы не касались друг друга носы, и медленно сближал их, пока его дыхание ни стало ее дыханием.
Ветер кокетливо перебирал завитки ее волос, а разве он мог оставить их без внимания?
Уильям протянул через плечо ее косу и развязал скреплявшую ее ленточку.
— Когда ты рядом, волосы у меня всегда перепутываются, — засмеялась она, и в смехе этом скрывался некоторый подвох.
— Они прекрасны. — Он поднес прядь волос к своему лицу, провел ими себе по щеке. Ему не хотелось спешить, здесь, в окружении природы. Он взял ладонями ее лицо и внимательно рассматривал запечатленное на нем выражение несколько удивленного желания.
Его колебания привели к неожиданному результату. Покоившаяся на плече Уильяма рука Соры толкнула его, и он, потеряв равновесие, упал на спину.
— Что…? — попытался выговорить он, но Сора склонилась над ним взяв в руки его лицо. Повинуясь инстинкту, она на вздохе безошибочно нашла его губы.
Она не знала, он понял это, какую позу надлежало занять женщине. То, что прошлой ночью он объяснял как естественное любопытство, возможно, точнее было бы назвать женской агрессивностью.
Тут уж он не ведал, как себя вести. Он слышал о женщинах, которые были ведущей стороной в любовном акте, но сам отвергал это, расценивая как недостаток мужественности у мужчины. Без всякого самомнения, он уважительно относился к своему мужскому началу, и, как он полагал, она тоже. Ему нужно было научить ее подчинению, показать, как мужчина ценит женщину, которая лежит и ожидает знаков внимания, которая достаточно благодарна за это внимание.
