Но ее губы ласкали его, точно повторяя его предыдущие ласки, у поцелуя их был вкус мяты, и Уильям решил, что может научить Сору, какое ей место следовало бы занять, и позже. Позже, когда она закончит учить его своими нетерпеливыми руками и нежными губами.
— Тебе удобно? — Она подняла голову, чтобы спросить, и, не дожидаясь ответа, подоткнула одеяло. — Позволь, я устрою тебя поудобней.
Потянув за рубаху, она подняла ее и открыла его лучам солнца. Своими ловкими пальцами она провела у него над грудью, притрагиваясь только к кончикам росших там светлых волосков. Контраст между солнечным теплом и холодом ее прикосновения заставил его бедра подняться вверх, к ней навстречу.
Она перебросила через него ногу и, животом к животу, скользнула по его телу. Руки его взметнулись вверх, чтобы поймать ее, прежде чем он успел подумать, но она их оттолкнула.
— Позволь мне служить тебе. Ты мой господин. Позволь мне сделать тебе хорошо.
Она развязала его штаны и стащила их вниз.
— Я никогда еще не изучала твои ноги. — Смех ее был глубоким, горловым. — Сколько мускулов! Я могу потрогать каждый. — Она провела рукой по одному из них, потом принялась разминать его твердыми пальцами. — Ты так напряжен.
Он заворчал, он знал, что скоро его напряжение исчезнет под ее руками.
Она развязала тесемку на его талии, подняла то, что еще было на нем надето, и нежно провела рукой. Пальцы ее пробежали по внутренней, очень чувствительной стороне ноги, коснулись бедер, встретились со свидетельством его возбуждения.
Легкими, нежными прикосновениями она бросила его в жар и разрушила его смущение.
Обнаженные прямо под открытым небом?
Бог свидетель, он поможет Соре, как только сможет. Он сбросил обувь, чтобы ускорить ее приготовления, и подивился тщетности иллюзий сдержать себя.
Полночь ее волос смешалась с золотом завитков внизу его живота, и его восхитил вызванный этим болезненно-захватывающий чувственный эффект. Как долго сможет он еще сдерживать себя, недоумевал Уильям. Сколько сможет он еще выдерживать эту пытку? Он схватил ее под мышки и рывком подтянул ее лицо к своему лицу.
— Раздевайся, — приказал он. — Быстро.
Она встала, и руки ее потянулись к шнуровке ее платья, а он лежал и смотрел, как тело ее медленно возникает из одежд, белея словно сливки.
— Быстро, — снова поторопил он ее. — Быстро.
Она все еще стояла над ним, брови ее нахмурились в серьезном раздумье. Потом она перенесла через него ногу и оседлала его. Ее лицо было вскинуто навстречу солнцу, подбородок высоко поднят и отбрасывал тень на ее грудь. Грудь ее тоже поднялась высоко и отбрасывала тень на ее плоский живот. Ее длинные ноги светились в солнечных лучах.
Он подобрался, чтобы ей было удобней опуститься на него, и приготовился перевернуться на нее, но она вновь удивила его. Почему, он не знал. Сора Роджет не делала ничего, что не вызвало бы его удивления, но это ее предположение, что она может сидеть на нем. Конечно же, она не думает…
Она думала.
— Как ты смогла столькому научиться? — спросил он ее.
Она не сразу поняла вопрос.
— Чему?
— Как приносить наслаждение мужчине. — Он вытянул палец и пощекотал ее, и она вся напряглась, пока он делал это. — Скажи мне, Сора, — добивался он.
— Что? О, тебе приятно это? — Ее зубы блеснули в легкой улыбке, померкшей, как только он снова ее коснулся. — Я просто думаю, что было бы приятно мне, и делаю это тебе.
Он снова, как и прежде, неспешно заскользил взад и вперед, заботясь о взаимном наслаждении.
— Нет. Уильям, нет, — прошептала она, вскинув голову. Веки ее опустились, прикрывая фиалковые глаза, а лицо приняло выражение чувственного наслаждения. Губы ее приоткрылись, а блеснувшие зубы принялись соблазнять его дальше, в чем помогал им кончик языка, напряженно и сосредоточенно застывший в уголке рта. От внезапной сладостной дрожи, пробежавшей вдоль позвоночника и шедшей прямо из сердца, соски ее напряглись и выступили вперед, а глаза вдруг распахнулись. — Нет! — произнесла она теперь совсем серьезно, и рука ее остановила его руку, оттолкнула прочь его пальцы и сама направила внутрь себя его восставшую плоть.
Медленно плененный ее телом, он завороженно наблюдал, как наслаждение этим постепенным движением вдруг уступило место новому порыву. Первый ее рывок вверх оказался для него неожиданным, в своей неопытности она чуть было не поднялась слишком уж высоко. Он поймал ее за бедра и придержал, давая время приспособиться. Потом он помог ей найти нужный неспешный ритм, соответствующий умиротворению утра.
Он смотрел на плывущие над головой облака, такие близкие, как будто они могли зацепиться за верхушки деревьев, и в то же время такие далекие, башнями уходящие вверх. По-весеннему яркие зеленые листья колыхались от легкого ветерка, и малиновка перепрыгивала с ветки на ветку, подыскивая себе подходящий насест. Он в жизни ничего не видел милее лица Соры на фоне голубого неба: оно было изящным и возбуждающим, чувственным и жадным до плотских утех. Мышцы ее бедер растягивались и сжимались под его руками, они скользили вверх и вниз по волне страсти, сначала осторожно, потом так, как ему и хотелось.
Он поднял руки к ее грудям и с тонким и глубоким намерением коснулся их кончиками пальцев. Внезапное возбуждение, охватившее ее тело, было ему наградой за это. Он улыбнулся, готовый принести ей радость, а она наклонилась к нему, прильнула к нему своим ищущим ртом. Зубы ее нежно коснулись его сосков, и она втянула их в себя, жадно и сладостно.
Неистовым возбуждением шок охватил его мозг. Он рванулся под ней, озадачив ее новой вспышкой своей настойчивости, и она откликнулась, резко запульсировав. И то, что было до этого неспешным наслаждением, вдруг превратилось в бросок на финишной прямой. Они боролись за превосходство, они стремились к исполнению своих желаний, извиваясь и вздымаясь в первородном биении.
Они бились как единое целое, изматывая себя в агонии наслаждения, и она первая достигла своей вершины, Ее торжествующи крик разрезал воздух, спугнув сидевшую над ними малиновку. Взмахнув крыльями, птица рванулась к облакам, и Уильям почувствовал, что его тело взмывает вслед за ней. Все, что в нем было, он отдал Соре, вверяя ей свое семя и получая взамен ее восторг.
— Хватит! — Она упала ему на грудь со стоном и вся дрожала, пока он все вливался в нее.
Он и не думал, что сможет двинуться, но когда она задрожала от избытка чувств, он нашел в себе силы погладить ее по голове, ласково провести рукой по спине и прижаться к ее бедрам, снова возбуждая ее. Когда Уильям опять обрел голос, он прошептал:
— Женщины — чудесные существа. То, на что я способен единожды, они могут повторять многократно. Разумеется, — он засмеялся прямо у ее уха, — потом я смогу уползти.
— Неблагодарный, заносчивый пустозвон, — промолвила она голосом, окрашенным оттенком шутливого презрения и полным изнеможения.
