Россия. Москва. 21 марта, Понедельник
Прошло ровно десять дней.
Дронго смотрел в окно, через частую решетку. Первые
несколько дней он вообще не понимал, куда попал и почему на окне решетка.
Только потом к нему постепенно начало возвращаться сознание. Но лишь к концу
недели он понял, что находится в своеобразной тюремной больнице, куда его
поместили по приказу нового главы межведомственной комиссии генерала
Богемского.
Во время взрыва, произошедшего в зале, погибли почти все
члены комиссии. Разорванное тело Машкова опознали одним из первых. От некоторых
остались лишь фрагменты тел, настолько сильным был взрыв. По телевидению
сообщили о взрыве бытового газа в одном из специализированных научных
учреждений без всяких подробностей о семнадцати погибших.
Вернувшийся из Берлина генерал Богемский стал руководителем
межведомственной комиссии и первым же приказом оформил арест Дронго, которого
отправили в тюремную больницу. В течение этих десяти дней следователи ФСБ с
особым пристрастием допрашивали всех, кто находился в тот злополучный день в
здании и сумел выжить. Разумеется, допрашивали и Дронго, после того как он,
наконец, пришел в себя. Причем допрашивали не один раз. По настоянию Богемского
следователи ФСБ допросили и его самого. Ни для кого не делалось исключения. Под
подозрением оказалась и Эльвира Нащекина, которую мучили несколько дней, хотя
она все еще не могла прийти в себя после этой трагедии. Вернувшаяся с Богемским
Татьяна Чаговец ни разу не навестила ни Дронго, ни свою коллегу Нащекину.
Чаговец искренне полагала, что кто-то из них проболтался в Америке об
арестованном Истрине, а уж затем представители мафии или сами американцы
устранили Истрина, попутно ликвидировав большую часть комиссии.
Именно поэтому Дронго содержался в тюремной больнице, где на
окнах были установлены решетки. Он звонил в Италию, успокаивал Джил, понимая всю
абсурдность и нелепость своего положения. Но следователи, похоже, не видели в
этом ничего ненормального, продолжая его допрашивать. Они не понимали, что
ничего нового он сообщить им не может. На десятый день ему разрешили встать с
постели, а до этого все еще сказывались последствия сильной ударной волны от
взрыва, буквально выбросившей его на лестницу и таким образом спасшей ему
жизнь. Но он по-прежнему находился в тюремной больнице.
Дронго уже знал о смерти Виктора Машкова. Все эти дни он
обдумывал случившееся, понимая, что среди оставшихся в живых может оказаться
тот самый «крот». Но в живых остались только трое, не считая его самого.
Богемский, Чаговец и Нащекина. Всех троих несколько раз проверяли на
детекторах, даже с применением психотропных средств, на чем настоял сам
генерал. Врать во время таких допросов невозможно. После них человек даже не
помнит, о чем он говорил, введенный наркотик отбивает у него не только память,
но и волю к сопротивлению.
Если все трое невиновны и сам он ничего подобного не делал,
то корни измены нужно искать в Берлине. Тогда получается, что среди
сотрудников, работающих в столице Германии, оказался «крот». Но это было почти
невероятно и слишком притянуто за уши. Ведь любой «крот» должен был понимать,
что ему нельзя заявлять о себе в тот момент, когда Истрин находится в Берлине.
Тем не менее все сотрудники, работавшие в Берлине, были отозваны в Москву.
Экспертиза подтвердила, что взрыв в зале комиссии был
направленным и точно рассчитанным. Именно поэтому прокуратура возбудила
уголовное дело по статьям «Терроризм» и «Убийство группы лиц с отягчающими вину
обстоятельствами». А также была добавлена статья об «убийствах должностных лиц,
находившихся в момент смерти при исполнении своих служебных обязанностей».
Теперь следователи прокуратуры приезжали к Дронго на допросы почти регулярно. И
он терпеливо им отвечал, одновременно задавая себе все новые и новые вопросы,
на которые так и не находил ответов.
Двадцать первого марта к нему впервые впустили Нащекину. Она
вошла стремительно, будто боялась передумать. На ее плечи был наброшен белый
халат. Эльвира подошла к Дронго, обняла его и горько заплакала. Она была хорошо
знакома с Ириной, супругой Виктора Машкова. Дронго сидел мрачный. Он не находил
слов, чтобы успокоить несчастную женщину.
А вечером к нему снова приехал Богемский.
— Принято решение о вашей депортации, — объявил генерал, не
глядя на Дронго. — Не нужно вставать. Через три дня вас отсюда выставят. Можете
считать, что вам повезло.
— Спасибо, — невесело ответил Дронго, — но я прошу дать мне
возможность остаться.
— Для чего? — с раздражением спросил Богемский. — Вам мало
того, что здесь произошло?
— Именно поэтому я хочу остаться. Виктор Машков был моим
другом. Я должен понять, что произошло и почему их убили.
— Этим занимаются следователи ФСБ.
— Они не в курсе всех событий. А я говорил с Машковым за
несколько секунд до взрыва.
Богемский наконец соизволил посмотреть на Дронго.
— Что вам нужно? — буркнул он. — Мы и так вас отпускаем.
Уезжайте отсюда и никогда больше не возвращайтесь.
— Не уеду, — упрямо заявил Дронго, — и прошу разрешить мне
остаться в вашей тюремной больнице. Я должен долечиться.
Богемский нахмурился. Этот тип никогда ему не нравился.
— У меня приказ не держать вас здесь, — заявил генерал, —
поэтому вам лучше уехать, пока мы не поймем, кто и зачем убрал Истрина, кто
устроил взрыв в нашем Центре.
— Я остаюсь, — повторил Дронго, — и требую, чтобы меня
ознакомили со всеми документами по делу, даже с самыми секретными. Я остаюсь,
чтобы помочь найти негодяев, замысливших и совершивших это преступление. Вы
можете меня насильно посадить в самолет и выслать из Москвы, но я все равно
вернусь. И буду искать убийцу. Не забывайте, генерал, что я с юга, а там свои
законы кровной мести. Пока не найду убийц Машкова, никуда не уеду.
— Дети гор, — поморщился Богемский. — Не устраивайте
балаган. Я же знаю, что никакого обычая кровной мести вы не придерживаетесь.
Это с вашими-то аналитическими способностями, и вдруг кровная месть? Только нам
действительно хочется узнать, что здесь произошло.
— Поэтому я и останусь, — повторил Дронго.
— Хорошо, — неожиданно согласился Богемский. — Дадите в
прокуратуре подписку о невыезде. И не забудьте про вашу обязанность каждую
неделю отмечаться в прокуратуре. Вы все еще остаетесь важным свидетелем.
— Все?
— Почти все. За исключением одного обстоятельства. Когда вы
поправитесь, я дам вам разрешение работать экспертом в нашей комиссии. Вас уже
допрашивали несколько раз, и наша совместная комиссия считает, что вы можете
помочь нам в розысках преступников.
— Ваши эскулапы не считают меня честным человеком?
— Оценка вашей деятельности не входит в их компетенцию, —
строго заметил Богемский. — Завтра вас выпишут, и вы можете переехать домой. —
Он повернулся, намереваясь уйти.
