— Договаривай, — потребовал Дронго.
— Если они купили Гейтлера, то почему не могли нанять еще
одного очень умного и знающего эксперта? — нанес свой самый жестокий удар
генерал. — Извини, что я вынужден так говорить.
— Ничего, ничего. Я уже привык к вашим оскорблениям. Правда,
мне казалось, что ты все правильно понимаешь.
— Я передал тебе вывод наших аналитиков. Кроме тебя, никто
не знал о нашей операции. Может, ты случайно кому-то проговорился?
— Ты повторяешься, — заметил Дронго. — Сначала была
трагедия, а сейчас — фарс. Неужели ты действительно считаешь, что они могли
меня купить? Интересно, за какие деньги? И я провел такую хитроумную операцию,
не понимая, что стану главным подозреваемым?
— Не считаю, — ответил Машков, — поэтому приехал к тебе.
Завтра у нас будет сеанс допроса. Ты должен присутствовать.
— Кого будут допрашивать?
— Тебя.
— Примените ко мне ваши методы?
— Да.
— Я могу отказаться?
— Нет.
— Я буду помнить об этом допросе?
— Думаю, да. Мы не применим лишних психотропных средств. Нам
важно выявить степень твоей невиновности.
— Или виновности, — добавил Дронго. — Будете меня потрошить,
как рыбу, выжимая все сведения из моего мозга.
— Это единственный выход. И для тебя. И для нас.
— Надеюсь, вы не испортите мне голову? Это мое единственное
богатство.
— Не беспокойся. Постараемся не испортить.
— А Гейтлер?
— Он исчез. Мы не можем понять как, но он почувствовал, что
мы вышли на них, и исчез.
— Такая гениальная интуиция? — Дронго покачал головой. — Тут
скорее другое. Он просто просчитал ваши действия. Сначала осечка с этим
поляком, которого вы сняли с рейса. Неожиданный приступ. Он действительно болен
диабетом?
— Да. Уже много лет. И говорил об этом Дзевоньскому. Мы
действовали правильно…
— А потом вместо Гельвана разговаривал ваш сотрудник.
— Там все было безупречно. Он говорил голосом Гельвана.
— Но сообщил, что попал в аварию и приедет с некоторым
опозданием. Мне еще тогда не понравилась ваша версия. Подряд два чрезвычайных
происшествия. Гейтлер в это не поверил и правильно сделал. Один сбой может
считаться случайностью, но два сбоя — это уже подозрительная закономерность.
Потому он и исчез.
— Нам от этого не легче. Все равно нужно его искать.
— И не только его, — задумчиво произнес Дронго.
— Что ты хочешь сказать?
— Если завтра выяснится, что я не причастен к нападению на
брюссельский офис, что тогда вы будете делать? Ведь нужно найти причины,
объясняющие провал в Брюсселе. Как тогда вы себя поведете? Начнете проверку
всех членов вашей комиссии?
— Это невозможно, — сразу отрезал Машков. — В комиссии
девять человек. Три генерала, пять полковников и подполковник. Девять высших и
старших офицеров наших спецслужб. Никто не возьмет на себя такую
ответственность — разрешить допрос этих людей. У каждого ведомства свои секреты,
свои тайны. Это невозможно.
— Значит, их нельзя, а меня можно? Сволочи, — добродушно
заметил Дронго. — Вот поэтому я и не работаю на государственные службы. Мера
цинизма просто зашкаливает.
— Возможно, — согласился Машков, — мы все не ангелы. Но нам
нужно понять, что происходит.
— Тогда я тебе скажу, что происходит. Скинем десять
процентов на то, что произошла трагическая случайность. Еще десять на высокий
профессионализм Гейтлера. На то, что он действительно сумел все просчитать и
предупредил о неизбежном провале. Возможно. Но восемьдесят процентов за то, что
в вашей комиссии завелся «крот». Восемьдесят, Виктор, и я думаю, что эта моя
версия наиболее правильная.
— Только не вспоминай об этом завтра, — попросил Машков, —
тогда мы не сможем нормально работать. Если завтра все пройдет нормально, я
добьюсь, чтобы тебя официально включили в нашу группу. И мы начнем поиски
исчезнувшего Гельмута Гейтлера.
— Ты полагаешь, что после завтрашнего допроса я захочу с
вами работать?
Машков не ответил. Потом вдруг усмехнулся.
— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Дронго.
— Сегодня утром я спросил Дзевоньского, мог ли генерал
Гейтлер просто сбежать? Забрать уже полученные деньги и сбежать. Дзевоньский
твердо ответил, что он так не поступит. У него, видите ли, есть своя
профессиональная гордость. Вот и ты такой же. У тебя тоже есть профессиональная
гордость. Ты захочешь найти Гейтлера и вычислить возможного «крота».
— Подлизываешься?
— Еще как! Может, поедем куда-нибудь ужинать? Моя машина
ждет внизу.
— Сначала наговорил кучу гадостей, сделал из меня подонка,
предложил пройти тест на верность, а теперь приглашаешь на ужин?
— Я думал, ты поймешь…
— Не хочу понимать. Убирайся отсюда, — Дронго неожиданно
улыбнулся, — но не очень быстро. Чтобы я успел переодеться и поехать с тобой.
Только учти: если завтра вы перепутаете дозы и сделаете меня идиотом, то всю
оставшуюся жизнь я буду сидеть на твоей шее. Специально оговорю это в моем
завещании.
Испания. Марбелья. 5 марта, суббота
Темно-синяя громада седьмой серии «БМВ» затормозила рядом с
кафе. Из автомобиля вышли двое. Первый — водитель — был молодым человеком, лет
двадцати пяти, одетым в светлые брюки, красный джемпер с характерным
крокодильчиком на груди и легкую светлую куртку. В начале марта в Марбелье было
около двадцати градусов, но иногда становилось прохладно, температура
опускалась до шестнадцати-семнадцати градусов. Второй мужчина был гораздо старше
— лет под пятьдесят. Он был одет в светло-серые брюки и черную водолазку. Глядя
на него, было трудно определить, каким количеством денег он обладает. Однако
внимательный наблюдатель оценил бы его обувь, сшитую на заказ в Милане, брюки
из английского «Харродса», водолазку из кашемира и, наконец, часы, стоимость
которых превышала сорок тысяч долларов. Выйдя из машины, этот человек сразу же
направился в кафе, где его уже ждали.
Ожидающий сидел за небольшим столиком на веранде, глядя на
приближающегося к нему бизнесмена. Об этой встрече они условились заранее. В
начале марта в придорожных кафе всемирно известного испанского курорта Марбелья
обычно мало посетителей. Кроме одиноко сидевшего за столом Андрея Михайловича,
на веранде больше никого не было. А в зале сидели только двое его помощников,
но о том, кто они такие, никто не знал. Они обеспечивали страховку этой
встречи.
