— Зачем мне все эти подробности?
— Чтобы расставить наконец все точки над «i». Я помню, чем
обязан вам и вашим друзьям. И не могу забыть, как меня выгнали мои бывшие
товарищи. Поэтому я здесь, а они там. И поэтому я работаю на вас, а не вместе с
ними против вас, и сделаю все, чтобы ваш план удался. Вы должны понимать, что
они мне гораздо ближе, чем вы и ваши друзья. Но раз так получилось, я буду
играть на вашей стороне.
— Всегда?
— Во всяком случае, до конца этой игры. Что будет потом, мы
не знаем. И никто не знает.
— О вашей прежней жизни, о которой мне все хорошо известно,
поведали. А вот о том, что собираетесь делать, не сказали.
— Конечно, не сказал. Я только хотел вам напомнить, как
получилось, что я оказался на вашей стороне. А больше я вам ничего не скажу. Я
и так наговорил сегодня слишком много.
— Как мы свяжемся в следующий раз?
— В записке номера двух новых телефонов. Можете звонить в
любое время. Но я думаю, что вам не стоит волноваться по пустякам. Мы сделаем
все, как нужно.
— Хорошо, — приехавший задумчиво посмотрел на Андрея
Михайловича, затем поднялся, так и не притронувшись к своему кофе.
— Одну минуту, — остановил его Андрей Михайлович, поднимаясь
следом. — Кто этот парень, ваш водитель? Вы ему доверяете? Я раньше его не
видел. Мне кажется нецелесообразным брать с собой на встречу посторонних людей.
— Это не посторонний, — торопливо ответил его собеседник,
посмотрев в сторону «БМВ». — Это мой сын от первого брака. Я думаю, что имею
право иногда ездить вместе с ним. Он пока студент, учится в Англии. До
свидания.
Андрей Михайлович тяжело опустился на стул. Приехавший
стремительно прошел к своему автомобилю, сел в машину, и они уехали. Андрей
Михайлович посмотрел на нетронутый кофе. Почти сразу появился официант.
— Сеньор уже уехал? — удивился официант. Он не был
встревожен. Посетитель, приехавший на такой дорогой машине, как «БМВ» седьмой
серии, не станет сбегать из-за чашечки кофе. Может, он просто забыл заплатить?
— Да, — ответил Андрей Михайлович. Он хорошо знал испанский.
— Но вы можете не беспокоиться. Я оплачу его кофе.
Россия. Москва. 5 марта, суббота 5 марта, суббота
Все происходило как обычно. Его посадили в машину и повезли.
Ехали долго. Затем пересели в микроавтобус и двигались еще полчаса куда-то на
юг. Дронго догадался о направлении движения по тусклому солнцу, которое в этот
день появилось на небе. Наконец машина въехала в какой-то большой ангар. Его
деликатно вывели из салона, проводили по лестнице на второй этаж.
В просторной комнате уже ждали двое сотрудников Машкова и
сам генерал, у которого был виноватый, несколько смущенный вид. Дронго невесело
усмехнулся. В конце концов его старый друг абсолютно прав. Французы не зря
говорят, что предают только свои. Машков пробормотал какое-то приветствие. Один
из его сотрудников уточнил, нет ли у Дронго аллергии на различного рода
лекарства.
— Нет, — ответил он, — мне можно вкалывать любую гадость. Я
с детства люблю, когда меня колят.
Первый сотрудник улыбнулся. Второй посмотрел сурово. Потом
ему протерли руку спиртом и ввели лекарство. Дронго поморщился и отвернулся.
Пока подключали датчики, Машков сел за стол. Дронго огляделся. Стену с правой
стороны занимало большое зеркало. Очевидно, за ним находились наблюдатели,
следившие за происходящими в комнате допросами. Оба сотрудника, закончив
прикреплять аппаратуру, взглянули на генерала и быстро вышли из комнаты. Стало
понятно, что они не будут присутствовать при допросе. Видимо, показания
датчиков поступят на мониторы в соседнюю комнату, где находятся неизвестные ему
люди, которые имеют доступ к подобным допросам.
Машков и Дронго остались одни. Машков посмотрел на своего
друга и несколько неуверенно поинтересовался:
— Как ты себя чувствуешь?
— Пока нормально. Слегка кружится голова и неприятное
ощущение во рту. Кажется, болят ноги. Или мне только кажется.
— Может, начнем?
— Не нужно так волноваться. В конце концов пытают меня. И
допрашивают тоже меня. Поэтому задавай свои вопросы спокойным, естественным
голосом. Тем более что за нами наверняка следят.
— Дурак, — разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на
стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:
— Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из
Москвы. Тебя никто не остановит.
— Ни к чему так патетически, — спокойно отозвался Дронго, —
давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не
спрашивай, что я о вас думаю.
— Назови громко три цифры, — попросил Машков, — и мы начнем
работать.
— Один, три, семь.
— Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все
время говорить «Нет». Во всех случаях.
— Один…
— Нет.
— Два…
— Нет.
— Три…
Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил
слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов,
три неверных.
— Как ты себя чувствуешь в роли палача? — вдруг
поинтересовался Дронго.
— Заткнись, — опять разозлился Машков, — и отвечай на
вопросы. — Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились
двое психологов, следивших за допросом.
— Он намеренно выводит его из себя, — предположил один из
них.
— Похоже, — согласился второй, — но Машков опытный
специалист.
Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал
задавать вопросы. И первым был такой:
— Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?
— Нет.
— Ты звонил в Брюссель?
— Нет.
— Ты знаешь Гельмута Гейтлера?
— Нет.
Собственно, после этих трех ответов допрос можно было
прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни
и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать
Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему
расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему
наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него
сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее
он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.
