Холлис, откинувшись на сиденье, издает стон.
Марч смеется, льнет к нему и целует. Кто здесь ребенок? Кто — беспечная девчонка? Она целует снова и снова, словно искушая судьбу и ни о чем на свете не заботясь.
— Да, да! — шепчет Холлис. Она все та же хорошая девочка, разве что, в отличие от прежней, слишком готовая угождать. — Дай мне еще.
Систер вдруг оборачивается к их убежищу и лает — долгим лаем, обычно означающим кроличье присутствие, — уставившись в густой айвовый кустарник, надежно скрывший пикап, как им казалось. По счастью, терьер на поводке и Гвен тянет его обратно к дому. К дому…
Разве не должны мы устремляться туда, откуда родом? Не думая, не останавливаясь, не сомневаясь? Может, это фатум, перст судьбы, любовь всей твоей жизни? Раздайся с неба предостерегающий глас — Марч не услышит. Она — словно те глупые голуби, оставшиеся ныне осенью в своем гнезде на раскидистом орехе (им, скорее всего, суждено замерзнуть еще до Нового года). Она — как кролик, посмевший попасться на глаза терьеру.
Его рука теперь в ее джинсах. Марч блаженно откидывается на сиденье, Другие женщины сказали бы, что Холлис предпочитает управиться по-быстрому. Может, это к лучшему: сам акт у него столь интенсивен, что некоторых способен и напугать. Элисон Хартвиг, к примеру, потеряла сознание, когда Холлис впервые ее трахнул, а теперь набирает его номер каждый божий день: ей достаточно услышать его «алло», чтобы в который раз как наяву пережить тот оргазм, и она бросает трубку, не ответив.
Марч Мюррей — та, кого всегда хотел и хочет к Холлис. Та, что сделала его несчастным, и он об этом ни на секунду не забывал. Ночь за ночью приезжал сюда, останавливал пикап на этом самом месте и смотрел на дом внизу, предвкушая время, когда она к нему вернется, когда начнет просить. Однако не слишком ли долго он ждал? Не стала ли горчить за давностью лет его любовь?
У Холлиса всегда так: чем большим завладел, тем большего хочется. Что ж, себя, скорей всего, ему никогда не удовлетворить, зато он знает, как удовлетворить Марч. Она сейчас — над пропастью экстаза, когда Холлис медленно водит пальцами внутри. Не останавливаясь, когда она просит, и убирая руку за миг до того, как готова кончить. Напоследок он ее целует, оставляя нестерпимо жаждать. Несбыточность — вот каких ее ощущений он хочет.
А что Гвен? Удивлена ли, что матери так поздно нет? Кажется ли ей, выглядывающей со стаканом содовой в окно, что там, за айвой, кто-то прячется? В любую другую ночь Марч беспокоилась бы о дочери, оставшейся одной в доме, но сейчас она не в состоянии ни о чем таком думать. Она уже дала согласие свидеться завтра с Холлисом. И послезавтра. И послепослезавтра. Порой любовь — словно дом без единой двери; как небо, столь полное звезд, что ни одну не разглядеть. На дворе голуби, воркуя, горестно беседуют с морозом. Их бледно-серому оперению неуютно на ветру, и все-таки они не улетают. Поздно улетать. Они сделали свой выбор в последние дни лета. Теперь лишь остается ждать последствий.
11
Каждую среду пополудни Луиза Джастис покупает свежие травы — на фермерском рынке, что возле библиотечной автостоянки — для жарки курицы по рецепту, который так нравится Судье: шалфей, перец и много-много розмарина (для укрепления памяти). В октябре погода способна на любой фокус, но сегодня солнечно и тепло; просторное голубое небо вызывает на глазах Луизы слезы. Она каждого на рынке знает на протяжении долгих лет. Увидев Харриет Лафтон, приветственно машет ей рукой. Та накупает всякой всячины своим внукам, предвкушая их приезд из Бостона на выходные. Забавно: в лучах солнца руки Луизы выглядят чудно — коричневые пятнышки, тонкая, как пергамент, кожа, практически видна кость.
На безымянном пальце ее правой руки опал, остался от покойной бабушки: вещь, принесшая ей сплошное невезение. Ее убежденность в этом так окрепла, что она даже сходила к Дженет Трейвис, новому городскому адвокату, — просить дополнить завещание Судьи: кольцо должно быть продано в пользу Фонда городских пожарных. Луиза не оставит, черт возьми, эту проклятую вещь Сьюзи.
Вообще-то ни одной душе в Дженкинтауне не пришло бы в голову счесть Луизу несчастливой. И сама она никогда не давала повода для подобных умозаключений. Кому какое дело до того, что творится у нее внутри, верно ведь? Она идет к горшочкам с бархатцами (их продает Милли Хартвиг), чтобы наверняка разминуться с Джимми Пэрришем, стариком, ценящим чистокровных скакунов куда больше представителей рода человеческого. Кто знает, может, он и прав. В детстве (Луиза росла на Маунт-Вернон
[16]
) она думала, будто жизнь — замечательная штука, и верила, что все-все ее мечты воплотятся в явь. А почему нет? Она была капризной, хорошенькой и знала, как очаровывать мужчин. Билли Джастиса Луиза встретила на рождественской вечеринке. Ей было шестнадцать, ему двадцать, и, кроме тех моментов — коих не счесть, — когда она была готова убить его, она всегда его любила. Единственный мужчина. На все годы. Мужчина, который не любил ее.
Луизу искренне бы удивило, не перейди ее несчастья по наследству к Сьюзи. Ее прекрасная дочурка так и не вышла замуж и, похоже, никогда уже не выйдет. Не то чтобы на ее долю не хватало парней… Невозможно, живя в Дженкинтауне, не быть в курсе: Сьюзи встречалась почти с каждым мало-мальски доступным мужчиной. На данном этапе у нее Эд Милтон, шеф полиции. Луиза, разумеется (а точнее — предполагается), об этом знать не знает, ведь ее дочь — донельзя приватная особа (каковой на деле абсолютно невозможно быть в таком малюсеньком городке). Странная это штука — сплетни: в высшей степени идиотичны и все же доставляют боль. Окружающие, конечно, избегают говорить о Сьюзи при Луизе, но она прекрасно чувствует яд толков и сплетен.
— Не вздумай купить этот клюквенно-ореховый торт.
Это Харриет Лафтон подошла и встала рядом.
— Пересахарен?
— Хуже. Лярд, — информирует Харриет.
— Плевать, я все равно срезаю весь слой крема.
Они проходят, приветствуя, мимо Кена Хелма, продающего вязанки дров, и Луиза останавливается у большой корзины с новыми товарами, заметив в ней пряжу. Мягкая овечья шерсть, прекрасное изделие. Ей как раз нужен еще один моток — закончить одеяло, рождественский подарок Сьюзи. Не то чтобы ее дочь мерзла… Эд Милтон, как слышала Луиза, практически живет у нее, ходит за продуктами, выгуливает псов. Вот и ладно, вот и хорошо. Наконец-то.
— Никогда не угадаешь, что у нее на уме, — говорит вдруг Харриет. — А на вид тихоня из тихонь.
Луиза поднимает глаза и понимает: это о Марч Мюррей. Та стоит у булочного киоска, одна рука на коробках с клюквенно-ореховым тортом, другая с платой продавцу. Улыбается. Темные распущенные волосы, старые потертые джинсы — вид как у девчонки.
— Я слышала, им по-прежнему недостает друг друга, — шепчет Харриет. — Как в те старые деньки.
— А я уверена, это всего лишь досужие сплетни. — Голос Луизы выдает недовольство. — Марч — умная девочка и не станет изменять мужу с такими, как этот тип.
