Она так глубоко ушла в мысли, что совершенно не замечает подошедшую Гвен — пока девушка не стучит в окно.
— Господи, как ты меня напугала, — нервно смеется Сьюзи и выходит из машины.
Гвен, оказывается, выгуливала собачку миссис Дейл.
— Не достает тебя все время заботиться о Систер? — спрашивает Сьюзи по пути к дому.
— Ничуть. Прекрасный песик. — В прихожей Гвен наклоняется и отщелкивает поводок, поглаживая терьера по голове. — А матери сейчас нет.
— A-а… — задумчиво тянет Сьюзи, однако все равно снимает и вешает куртку.
— И вероятно, не скоро будет. Она на встрече с вами.
— Вот оно что. — Сьюзи идет за девушкой на кухню. — Надеюсь, я неплохо провожу с ней время. А кстати, где мы сейчас?
— В Бостоне, в ресторане. Франко-кубинская кухня и всякое такое. Адрес вы вычитали с ней в «Бостон глоб». Не припоминаете? Странно. — Гвен достает из холодильника лед для содовой им обеим. — Она и впрямь становится заправской лгуньей. Знает, что я знаю, но все равно не сознается. «Ничего удивительного, мы давние друзья, росли вместе». Причем предполагается, что я этой лапше верю.
— Мне ведь она тоже не рассказывает о Холлисе… если это только улучшит твое самочувствие.
— Похоже, не улучшит. Но все равно спасибо за попытку.
Гвен выплескивает свою содовую в раковину. Этим утром, когда она вела из конюшни Таро, Холлис как раз выходил из дому. Увидел ее, остановился и уставился с откровенной неприязнью. Он ненавидит ее, сомнений нет. Хочет, чтобы ее вообще не было в природе. Не жаждет, Наверное, получить в нагрузку к Марч ее неуживчивую дочь. Но это не единственная причина. Есть еще кое-что. Гвен поняла это, когда, придя домой, посмотрела в зеркало. Наклон скул, тонкий длинный нос, очертания рта — так много схожести с ее отцом. И эти его голубые глаза, бледные, как небо.
Гвен звонит ему почти каждый вечер. Они говорят о погоде, холодах, дожде, осенних созвездиях ночного неба. О полевых исследованиях, на которые он ездит со своими аспирантами (последнее было в соседний Орегон, на борьбу с какими-то жуками, что портят тамошние сады). А еще они обсуждают школьные дела Гвен и шутят о старом, немощном коте, обосновавшемся в их гараже: он дочиста съедает приносимую ему еду, делая при этом вид, что знать никого не знает. Они говорят буквально обо всем — за исключением того, что происходит в их семье. Хотя и это, если откровенно, им удается обсудить, но очень уж непрямо, вокруг да около.
«Ты там счастлива?» В его голосе — загадочные нотки. «Хочешь остаться? Или вернуться домой? Как там мать?» — каждый раз спрашивает он.
Она врет отцу. Что ж, врать, наверное, — у нее в крови, фамильная черта по материнской линии, поскольку делать это Гвен становится все легче.
«Не волнуйся, мы скоро будем. Ко Дню благодарения
[21]
— так это точно».
А ведь она знает: мать уже ответила согласием на праздничное приглашение Луизы Джастис. И что теперь Гвен остается делать? Сказать отцу, что жаждет остаться здесь не меньше матери? Что парень, с которого она глаз не сводит, — ее двоюродный брат?
Вчера, во время разговора с отцом, у нее мелькнула смутная догадка: он понимает, что тут творится, несмотря на ее ложь. Конечно, слушает, не перебивая и не споря, но, когда в этот раз Гвен кончила рассказывать ему, как скоро они вернутся, он спросил, ненужно ли ему приехать. Он мог бы прилететь к ним уже завтра, или послезавтра, или, в крайнем случае, в начале следующей недели.
Гвен вспомнила, как видела мать, целующую Холлиса в его пикапе на Переднем сиденье. Ее закрытые глаза, изогнутую шею.
— Наверное, не надо, папа. Не лучшее сейчас время для приезда.
Уже половина одиннадцатого, Гвен отправляется, как она говорит, спать (а в действительности звонить отцу, а после — Хэнку), оставляя Сьюзи ждать и чувствуя явное удовлетворение от мысли о выражении лица матери, когда та, вернувшись «из Бостона, где я так хорошо провела время с подругой», обнаружит эту самую подругу у себя на кухне. Марч подъезжает, к дому почти в полночь. В небе полная луна на полях мерцает иней. Она тихонечко отпирает дверь, но этот чертов терьер принимается, приветствуя, радостно лаять.
— Тише, тише, успокойся.
У нее румянец от мороза. Они с Холлисом перестали назначать друг другу встречи в гадком придорожном мотеле и переместились в чудную комнатку у, кухни, о существовании которой Марч даже не подозревала, хотя у Куперов была неисчислимое множество раз. Комнатка, должно быть, предназначалась для служанки или повара. Именно здесь, скорее всего, жила Живчик, та самая итальянка, «на чьей совести» была нескончаемая уйма вкусностей. Теперь это мрачноватое, нечистое, неотапливаемое место — что останавливает их не больше, чем присутствие наверху Хэнка, делающего домашние задания.
Финал закономерен: им стало наплевать на все и вся, кроме самих себя. Это правда, факт, от которого не скрыться. Причем всегда так было — когда они вместе. Теперь это просто происходит опять.
Марч даже не уверена, существует ли она вообще без Холлиса! Когда она встает с их постели, идет домой и там притворяется перед дочерью, что все у них в семье нормально, все хорошо, то кажется, будто начинается дурной сон: окружающее становится серым и невзрачным, а сама она столь неустойчивой, что дунь ветер — и повалит. Расскажи ей кто другой, что она делала, к примеру, час назад, — никогда бы не поверила. А ведь час назад, в то время как Хэнк у себя наверху готовился к экзамену по математике, а ее дочь была оставлена «переваривать» очередную ложь, Марч стояла на коленях в той комнатушке рядом с кухней, не думая ни о чем другом на свете, кроме как доставить Холлису побольше удовольствия. Пол тут — старая сосна, порядком подгнившая, и теперь у Марч в ладонях и коленях полно крошечных заноз.
Холлис стал иным любовником, чем раньше. Он всегда был в себе уверен, а теперь еще хочет все держать в своих руках — и Марч не перечит. Так даже легче: рядом с ним не нужно ни о чем заботиться, принимать решения, думать. То, как он ее касается, сомнений не оставляет; у него было много женщин, даже слишком много. По Марч — та единственная, которую он хочет. И всегда была единственной. А ради этого можно позабыть об остальном.
— Прекрати, — шикает Марч на скачущего от радости терьера.
— Что, скрытничаешь?
В прихожей — Сюзанна Джастис. Внимательно наблюдает, как Марч, стараясь не шуметь, снимает обувь.
— Господи, — хватается за сердце та. На ней джинсы и светло-синий свитер (Джудит Дейл прислала в подарок на день рождения год назад). — У меня чуть инфаркт от тебя не случился!
— Знаешь, дорогая, есть кое-что, что меня расстраивает: почему о том, что с тобой творится, я узнаю последней во всем городе?
— О чем узнаешь? Что у меня чуть не было инфаркта?
