Сегодня днем она не знала, что ответить Хэнку. Но теперь, на кухне, наблюдая, как отец, присев на корточки, ищет в ящичках кухонного стола кофейный фильтр, Гвен понимает: все должно стать предельно ясным. Проблема — не сама ложь, а та пропасть, которую ложь создает между нами.
— Пап, да не напрягайся ты так с этим кофе, — вынуждена произнести она, хотя прекрасно видит выражение лица отца. — Ее не будет до самой ночи. Как всегда.
Гвен сглатывает подступивший к горлу комок, но это не помогает. Подобные слова всегда оставляют рану.
— Мать каждый вечер с ним. И вообще может домой не заявиться.
Ричард щурится, словно пытаясь придать резкость иному видению, чем то, которое возникает из слов дочери.
— Извини.
Гвен чувствует, будто она всему виной. А ведь ей только пятнадцать. Какого черта ей чувствовать эту ответственность? Она даже о Хэнке не в состоянии сказать отцу — из боязни, что он осудит. Ричард встал и вышел. Из гостиной доносится характерный шум: это он пытается развести огонь в камине. А Гвен доваривает кофе и приносит ему чашку: напиток чуть переслащен, немного молока — так, как папа любит.
Ричард делает глоток и на какое-то блаженное мгновение ощущает, что все у них нормально, все путем. Гвен подтягивает свой табурет к креслу, в котором он устроился. Его дочь — хороший человек, он видит это.
У окна залаяла Систер, и Ричард пораженно ловит себя на мысли, что впрямь удивился бы, окажись Гвен не права насчет матери — будь это Марч там, так рано, за дверью. Но посетитель — всего лишь кролик, нахально прыгнувший под крышу на веранде в поисках убежища от непогоды.
— Здесь почти не было кроликов, когда я рос, — вспоминает Ричард. — Уж слишком много шастало вокруг лисиц. Если бы ты ближе к вечеру вышла в лес, то непременно бы их увидела. Особенно в сумерках. Сначала возникала мысль, что чудятся чьи-то шаги.
Систер бросила сторожить дверь и заинтригованно потопала к ним. Пришла и растянулась рядом на плетеном коврике.
— Все вокруг — сплошь серое, даже горизонт. И вдруг ты видишь…
— Неужто лису? — улыбается Гвен.
Ричард кивает.
— Довольно часто зимой, особенно когда выпадет снег, легко можно было наткнуться на целую дюжину их или даже больше. То было нечто, что разум человека не в состоянии понять, не в состоянии даже высказать смутную догадку. Это называли «лисий круг». Впечатление такое, если проводить аналогию с нашим обществом, будто собрался совет правления леса. Я часто думаю об этом феномене при своих полевых исследованиях. Есть мир над привычным для нас миром, с совсем иными законами.
— Куда ж теперь девались все лисицы?
— Наткнулись как-то на одну-единственную особь, болевшую бешенством, — и все, полностью сняли запрет на охоту. Теперь лисиц здесь больше нет.
То был год, когда ушел Холлис. Ричард ясно помнит: всякий раз, приходя на Лисий холм к Марч, он слышал выстрелы в лесу. Тогда он был даже благодарен Холлису. Уйдя, тот дал Ричарду шанс, о котором ему даже не мечталось. Забавно сознавать, какие именно воспоминания избирает хранить наша память. Одно запечатлелось у Ричарда очень четко: Марч улыбается каждый раз, когда, открыв дверь, видит его на пороге (не мог же он себе это вообразить?).
— Когда я был маленьким — лет пять или около того, — моя сестра нашла в лесу лисенка-сиротку и поселила его в своей спальне, тайком, разумеется, поскольку наша мама немедленно закатила бы истерику и всех нас отправила бы на уколы от бешенства. Один год сестра держала у себя опоссума, потом это была ворона со сломанным крылом, которую я нашел. Месяца два выхаживала она ту ворону. Мама чуть с ума не сошла, обнаружив «дикую тварь» в доме, но сестра оказалась на удивление непреклонна.
— Ее звали Белинда.
— Да, Белинда.
Ричард жалеет теперь, что не рассказывал дочери больше о своей семье, но за прошедшие десятилетия его личная история подернулась дымкой. А теперь эта история возвращается, лишь смотри да слушай. И он слышит — ружейные залпы в лесу; видит, как падают на землю крошки, когда сестра вытаскивает из кармана курточки черствый ломоть хлеба (он всегда там припасен, вдруг, гуляя по лесу, случится наткнуться на какое-нибудь бездомное или раненое существо). Какая мысль пронзила Ричарда, когда он прочел письмо, в котором Белинда сообщала, что выходит замуж за Холлиса? Существо, которое она выбрала опекать на этот раз, много опаснее опоссума, вороны или лисенка.
— Когда лисенок вырос, Белинда отпустила его в лес. Но он все приходил и приходил. Откроешь, бывало, дверь — сидит себе как ни в чем не бывало на пороге. Может, это вообще не лиса была, — Ричард отставил чашку с кофе и гладит по голове Систер, — а один из тех жутковатых красных псов, о которых говорят, что они от свадеб лис с собаками произошли.
— А знаешь, некоторые из них до сих пор живут на ферме Гардиан.
— Да, знаю.
Ричард откидывается на спинку кресла, чувствуя кожей шеи мягкую ткань обивки. Это чинтс
[23]
или он ошибается?
— Ничего удивительного. Там вечно околачивались, попрошайничая, бездомные псы. А сестра всегда выносила им чего-нибудь поесть. У нее было слишком мягкое сердце.
Ричард лишь начинает сознавать, как он устал, несмотря на выпитый кофе, ощущение ужасной слабости чуть пониже солнечного сплетения рождает мысли о немедленном звонке Кену Хелму — тот приедет и отвезет Ричарда назад в аэропорт. Но он не встает, не подходит к телефону, не звонит. А вместо этого проваливается в сон, прямо в кресле. Гвен осторожно накрывает его одеялом (оно из Ирландии, Джудит Дейл привезла как-то летом из поездки в составе Общества друзей библиотеки). Больно видеть отца прикорнувшим в кресле. Однако что ей остается делать? Растормошить его? Сказать: беги, спасайся, тебе не надо здесь оставаться? «Смотри не поранься!» — такое говоришь ребенку, не родителю. А кроме того, такой человек, как Ричард Купер, не склонен следовать чужим советам. Особенно после тощ, как он уже все решил.
В гостиной носится сквозняк, Систер калачиком свернулась у ног Ричарда. На каминной полке старые, купленные в Бостоне часы Генри Мюррея тикают в такт времени. Продолжает моросить дождь со снегом, дороги стали скользкими ото льда и нападавшей Листвы. Когда сквозь облака начинает брезжить бледный свет зари, Марч осторожно, буквально дюйм за дюймом, движется на старенькой «тойоте» по проселку. Она все дольше остается с Холлисом. Когда уходила от него в этот раз, он потянул ее назад, к себе. Сьюзи думает, он злой, — а ведь его действительно волновало, каково будет Марч добираться домой в такую непогоду. Многие уверены, что распрекрасно его знают. Это не так.
Они не знают, как он плачет по ночам во сне, тщась ужиться с худшим из своих сновидений, которое наваливается снова и снова.
Вот наконец и дом. Марч осторожно ступает вверх по заиндевевшей тропке, держась рукой за штакетник — не то поскользнешься и сломаешь себе шею прямо у входной двери. Она без куртки. Ей жарко все эти дни, она горит. Нет и нижнего белья, тело перегрето даже для тончайшего шелка. Все, что на ней есть, — джинсы да одолженный у Холлиса его шерстяной свитер.
