Марч даже стала пить дождевую воду, выведав этот рецепт у миссис Хартвиг (работницы школьного буфета), — вернейшее средство, говорят, от детского косноязычия и молчаливости.
И тем не менее Холлис и Марч не разговаривали. Им даже не удавалось попросить друг друга передать хлеб за столом или масло. Лишь летом сбылось ее желание. Был, помнится Марч, июль или первая неделя августа. Стояла дикая жара, которая, казалось, продлится вечность. Марч всюду ходила босоногая, с черными, словно сажа, ступнями. Она как раз пила стакан мятного чая со льдом, и который принесла ей Джудит, как вдруг увидела стрекозу над головой — намного крупнее всех тех, что носятся обычно над гладью озера Старой Оливы, и такую голубую, что девочка даже заморгала.
Она пошла за стрекозой. Та, залетев в гостиную, уселась на портьеру. В кресле отца сидел Холлис, читал один из его учебников, какой-то мудреный Труд касательно расследования убийств.
— А я хочу поймать ту стрекозу, — неожиданно для самой себя произнесла Марч.
Холлис смотрит на нее. Глаза у него — что твоя сажа.
— Молодец, — выдавил он наконец.
Стрекоза бьет радужно-переливчатыми крылышками по ткани портьер.
— Так помоги мне.
Марч даже удивилась, насколько уверенно она это произнесла. И Холлис, наверное, тоже — поскольку отложил книжку и действительно стал помогать.
Испуганная стрекоза забилась об оконное стекло, а затем, с отчаяния ввинтилась в длинные волосы Марч. Девочка все еще чувствовала биение тельца и крылышек, почти невесомых, и после того, как Холлис смахнул насекомое со спутанных прядей. Он распахнул окно, и стрекоза вылетела, тут же исчезнув из виду, будто проглоченная небесной синевой.
— Ну что, теперь ты счастлива?
От него очень пахнет мылом (миссис Дейл сумела настоять на ежедневной ванне) и еще каким-то трудноопределимым, «жгучим» запахом. Позднее Марч пришла к выводу, что так, должно быть, пахнет гнев.
— Еще нет. Но скоро буду, — ответила она.
Повела его на кухню и, вынув избуфета, поставила на стол две коробки фисташкового мороженого. Они уплели тогда по целой пинте
[3]
на каждого и вскорости тряслись от холода, хотя солнце по-прежнему нещадно палило. Марч до сих пор помнит, в какой лед превратился ее язык.
— Лучше держись от этого паренька подальше, — предупреждал брат Марч.
Он рассказал ей мерзкие слухи: будто Холлис кого-то убил и теперь освобожден под надзор их отца. А мать его — проститутка, покончившая с собой. И что Марч не мешает понадежнее запереть свои драгоценности — серебряный гребень (наследство от матери) и позолоченный браслет с брелоками, — так как Холлис, скорее всего, еще и вор.
Марч знала: это зависть. Алан бледнел всякий раз, когда Генри Мюррей представлял Холлиса гостям как своего сына. Он никогда с отцом не ладил, разочаровывая его во всем, а теперь еще и потеснен тем, кто «до недавнего времени шампуня в глаза не видел и знать не знает, как в обществе себя вести!». Званый обед ли, празднество — а Холлис сидит себе да листает какой-нибудь из нуднейших юридических учебников отцовской библиотеки. Спросишь что-нибудь — и не подумает ответить. Единственные, кому он откликается, — Генри Мюррей и Марч.
— Почему бы тебе не отправиться туда, где тебя согласны терпеть?
— Почему бы тебе не заткнуться? — отвечает тем же тоном Холлис, даже не взглянув на Алана, который вообще-то лет на восемь старше и вполне уже мужчина, несмотря на свое дурацкое ерничанье.
Он рад малейшей возможности унизить мальчишку. На людях обращается с ним будто со слугой, а наедине дает как следует понять, кто здесь лишний, кто здесь приблуда. Частенько проникает в комнату Холлиса, пакостя там вволю. Льет кровь коровьего отела в ящики комода, уничтожая и без того скромный гардероб мальчика и прекрасно зная, что тот скорее станет бессменно носить одно и то же, чем признает поражение. Подкидывает в шкаф навозную кучу. К тому времени, как Холлис определит, откуда несет вонью, все, что Генри Мюррей дал ему — книги, тетради, белье, — пропитается ею насквозь.
Чем добрее их отец к мальчику, тем более жесток Алан. Шла первая зима, как Холлис жил с ними. Отец с подарками вернулся с конференции в Нью-Йорке. Марч досталось изящное золотое ожерелье, а обоим парням — по великолепному карманному ножику, сталь с перламутром. Алан к тому времени окончательно завалил занятия в юридической школе, и теперь тот факт, что к нему и «этому вот существу» отнеслись как к равным, фактически как к братьям, сделал его мрачнее тучи. Когда все сели ужинать, он уже кипел от злости.
— Он слишком мал еще иметь такой нож. Ты мне такого в его возрасте не позволял. Ему вообще доверять нельзя.
— Все у тебя будет хорошо, — сказал участливо Генри Мюррей Холлису, сидевшему от него по левую руку.
— Да ты что, слепой? — вскрикивает Алан.
Миссис Дейл в тот день не было, но она успела приготовить и накрыть им ужин: жареная курица, картошка, зеленые бобы. Алан с силой пихает тарелку, на стол опрокидывается стакан.
— Никто в здравом рассудке не дал бы ему нож в руки. Ты что, с ума сошел?
Если и существовало что-либо на свете, чего Генри Мюррей не выносил, так это люди, которые вели себя нечестно. А таким, очевидно, и был сейчас его сын. Холлис слова не сказал в свое оправдание, и вот что Марч было мучительно видеть: как он не может никому посмотреть в глаза. Мальчик, казалось, свертывался внутрь себя, погружался все глубже и глубже, пока та часть его, что сидела с ними за столом, не стала лишь, крупицей всей его души.
— Заткнись! — выкрикнула она. — Уж если кто и спятил, так это ты.
Марч сидит справа от отца, тот накрыл ее ладонь своею.
— Я не хочу слышать от тебя таких слов. Ни к Алану, ни к кому другому.
Холлис так и не притронулся к еде. Уставился в тарелку и молчит, но Марч ощущает, как чутко внимает он всему, что сейчас происходит.
— Ты попросту завидуешь, — бросает она брату.
Алан издает сухой смешок.
— Кому, вот этому?
Презрительный кивок на мальчика.
Генри Мюррей кладет на стол вилку и нож.
— Выйди.
— Я? — Алан, похоже, действительно шокирован. — Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Вернешься, когда сумеешь вести себя как подобает.
Интонация, с которой это сказано, сомнений не оставляет: Генри Мюррей не склонен более терпеть подобное, по крайней мере не в этот вечер за столом.
Алан поднимается так резко, что стул с грохотом валится на пол. Марч не сводит с Холлиса глаз: он взялся наконец за нож и вилку. Тщательно режет на кусочки картофелины с мясом и вдруг, подняв голову, не мигая смотрит на нее. Марч охватывает какое-то странное, блаженное чувство. Нет, она заставит-таки его сегодня улыбнуться. Во всяком случае, постарается. Скосив глаза, Марч показывает язык.
