С тех пор как они сюда переехали, Гвен — единственная, кто вообще не смыкает глаз. Если и удается задремать на парочку часов — снов нет, а только черные омуты подсознания. В выкрашенной голубым спаленке она — будто женщина в военном гарнизоне, всегда готовая передислоцироваться в очередной район боев: одежда — в рюкзаке, книги, косметика, даже будильник — в оранжевом ящике за кроватью. Спит Гвен, не раздеваясь, поверх шерстяного одеяла. Под глазами обозначились круги, и в первые же дни она выкурила, запершись, столько, что комната кардинально пропиталась дымом, несмотря на свежий слой краски. Терьер отсиживается тут же; наружу выходит только помочиться, рыча на свору красных псов, диковинных и наглых.
Как и ожидалось, место — сущий ад. «О боже, — скажет Гвен своей подруге Минни (если хоть раз сподобится дозвониться), — что я ужасного натворила в жизни, заслужив такое?» Крис и Лори думают, ей чертовски везет — жить в одном доме со своим бойфрендом. Интересно, а понравилось ли бы им, окажись они на ее месте? В такое сложно поверить, но Гвен и Хэнк вовсе не пользуются удобным случаем, несмотря на то что проскользнуть под покровом ночи в спальни друг к другу труда не составляет. Они даже не целовались ни разу с тех пор, как девушка тут. Не потому, что якобы ее любовь прошла — не прошла, а еще сильнее стала — она просто хочет чего-то чистого. Не того, в чем сейчас соучаствует ее мать. А уж в чем именно — Гвен с недавних пор в курсе.
Она слышит их, там, наверху, почти на другой стороне дома. Поначалу думалось, это только кажется. Возможно ли так явственно все слышать в столь просторном здании? Разве толстые, оштукатуренные стены — уже не изолятор? И не должна ли присутствовать, черт побери, хоть какая-то приватность?! Она их слышит. Каждую ночь слышит. Страстные крики матери, его отвратительные шумы. Не в состоянии все это выносить, Гвен обычно поднимается с постели и идет во двор. Сетчатая дверь
[27]
за ней захлопывается, но проснувшийся терьер толкает раму носом и выходит следом. Ночи нынче так холодны, что все выдохи дымятся. Девушка идет в конюшню — проверить, не заледенела ли вода в бадье, нежно теребит гриву Таро, а он в ответ сонно тычет мордой в ее карманы, вынюхивая сахар. Терьер терпеть не может лошадей, но красных псов, разлегшихся по всем дорожкам, — еще больше, и потому, не отставая, семенит за хозяйкой в стойло. Гвен подтягивает табуретку, садится и закуривает, Систер мостится у ее ног.
— Бедная, бедная, — говорит Гвен собаке, радостно виляющей хвостом в такт звучанию дружеского голоса человека, — ты ведь уже не та сучка, какой была раньше, правда?
В шерсти у терьера полно соломинок, и она испуганно шарахается всякий раз, когда конь вздрагивает во сне. Легкие у Таро не те, что прежде, он стар, и каждый выдох сопровождает прерывистый, натужный звук. Вот уж две недели, как Холлис клянется, что договор вот-вот прибудет. Гвен начинает нервничать. Как только она получит на руки эти бумаги — возьмет депозитный сейф в банке и спрячет их туда, для верности. Девушка водит рукой по конскому мягкому носу. У нее сильнейшее ощущение, что Таро в опасности и его надо беречь, и это чувство придает ей мужества. Как только у нее появится законное право собственности на коня — она уйдет отсюда. Это решено, но Гвен еще не набралась духу признаться Хэнку. Хотя скорее всего, он сам все знает, догадался: смотрит на нее так, будто она уже ушла.
Не в силах больше сопротивляться сну, Гвен берет Систер на руки и выходит из конюшни. На кухне горит свет, девушку охватывает облегчение — это Хэнк ждет ее с чашкой свежего кофе. Они сидят молча, в тишине, как старая супружеская пара, пьющая кофе и держащаяся за руки. Уловленные стечением обстоятельств, они сурово ограничены в том, что могло принадлежать им по праву.
Хэнк знает: если бы не конь, Гвен здесь бы уже не было. Ее решение — не из-за угасшей любви. Она понимает: парень в состоянии позаботиться о себе. Но этой ночью они не говорят о будущем, они думают о предстоящих потерях. Они идут в ее спаленку у кухни и ложатся там клубочком поверх одеял на единственной кровати, сплетя руки. Гвен прошептала бы, что любит, — если бы могла. Хэнк, если б мог, поклялся бы, что все у них будет хорошо. Однако все сейчас не так, они оба прекрасно понимают это. Все вообще не так, как того жизни хочется.
18
В нынешний год Праздник урожая куда многолюднее обычного, и киоск Марч с секонд-хендом — тот самый, который она обещала вести Регине Гордон, — дал очень приличную выручку (хорошая новость для детского отдела городской библиотеки, которому пойдут все деньги).
— Вот уж не думала, что увижу тебя здесь.
Это Сюзанна Джастис. Переворошив груду блузок, она вытягивает одну, двубортную, с узором в мелкую ломаную клетку — отлично подойдет к ее слаксам из коричневого вельвета.
— Я и сама не думала, — смеется Марч. — Совсем не мой типаж.
Они осторожны друг с другом с тех пор, как Марч переехала к Холлису. Сьюзи вняла совету доброжелателей и держит рот на замке, но никто не обеспокоился объяснить ей, как в таком случае вести себя при встрече с подругой.
— Что ж, — роняет Сьюзи.
— Что ж, — улыбается Марч. — Ты прекрасно выглядишь.
На самом деле это Марч прекрасно выглядит. На ней старые широкие брюки и плотный красный свитер, купленный за три доллара сегодня утром в ее же собственном киоске. На вид она изрядно потеряла в весе. Черты лица стали рельефнее, темные глаза — глубже и насыщенней. «Это любовь, не иначе», — догадывается Сьюзи, и Марч улыбается, разгадав взгляд подруги.
— Моя мать все еще надеется, что ты придешь к нам на День благодарения.
— Как мило с ее стороны, но мне нужно посоветоваться с Холлисом. Он терпеть не может этот праздник. Считает, что индейка несъедобна.
— Все равно приводи его. — Сьюзи очень старается, чтобы голос звучал искренне. — Будет есть бутерброды с колбасой.
Ее нынешнее старание, однако, вовсе не означает, что она оставила попытки побольше разузнать о Холлисе. Сьюзи ездила в Бостон, в суд по делам несовершеннолетних, но, даже пустив в ход дружеские связи Эда, ничего существенного не нашла. Такое впечатление, будто Холлиса вообще тогда не существовало. Может, кто-то просто стер, как губкой, неприглядное пятно с его биографии? Кто? Генри Мюррей с его чересчур добрым сердцем и верой в гуманизм? И все же Сьюзи по-прежнему нутром чует: взгляни она пристальнее, и выплывут наружу такие факты, которые заставят Марч если не бежать без оглядки с фермы Гардиан, то по крайней мере хорошенько задуматься.
— Если Холлис и не захочет почтить нас своим присутствием, ты все равно приходи, с Гвен и Хэнком.
— Тебе легко говорить, — в который раз улыбается Марч.
— Это уж точно, — и не думает улыбнуться в ответ подруга. — Никто не приказывает мне, что делать.
— Он не такой. И ты ведь знаешь меня, Сьюзи. Думаешь, я позволила бы кому-то собой верховодить? В моем-то возрасте?
