— Да-да, спасибо, до свидания, пойдем, Эрика. — Ее мама торопливо забрала бумаги и отвела Эрику в сторону. Ей хотелось увести дочь поскорее из этого места, чтобы лишний раз не травмировать ее. — Мы сами все сделаем, дорогая, иди в машину, шофер отвезет тебя к нам домой.
Эрика, казалось, не слышала ее. Отдернув руку, она направилась к скамейке неподалеку, где сидела мама Макса. Анна Тимофеевна не могла заставить себя слушать ужасные слова патологоанатома, не могла слушать, как о ее сыне говорят, словно о безжизненном теле. Для нее Макс не был мертвым. Анна Тимофеевна тихо плакала, в глазах ее была такая боль, что на это невозможно было смотреть. Эрика молча села рядом, взяв руку свекрови в свою, и не находила слов, чтобы выразить то, что чувствовала.
— Анна Тимофеевна… мама, — наконец произнесла она, — я не знаю почему, — она запнулась, — почему Бог забирает таких людей, как Макс, так рано, я не знаю, но может быть, он был слишком хорош для этого мира. Этот мир не был достоин его. Я не была достойна его. И Бог решил, что ему место в лучшем мире. Вот так, наверное. Я знаю, что не сделала ничего, чтобы сделать жизнь Макса счастливее. Но я любила его. Правда, я осознала это слишком поздно, наверное, просто не хотела думать об этом раньше. Но я должна это сказать вам, чтобы он… чтобы он тоже услышал меня. — Глаза Эрики по-прежнему оставались сухими, лишь только глубокая вертикальная морщинка на лбу не исчезала, и взгляд ее был страшно пустым.
Анна Тимофеевна продолжала тихо плакать, она ничего не ответила, лишь кивнула и обняла Эрику, как бы принимая ее слова. Макс был ее единственным ребенком, ее гордостью, ее радостью, она вложила в него всю свою любовь и заботу, она смотрела, как он растет и развивается, как занимает свое место в жизни, оправдывая все их родительские надежды. Она гордилась его планами, стремлениями, она видела в нем продолжение своего погибшего мужа, но лучшее продолжение, более совершенное, и она всегда благодарила судьбу за подаренную радость в жизни. И вот сейчас, когда его так неожиданно не стало, ей казалось, что больше у нее в жизни ничего не осталось, ничего, ради чего стоило бы жить. Она всегда с тревогой следила за его семейной жизнью, ей казалось, что его жена пришла из совершенного другого мира и что только преданная любовь ее сына скрашивает их очевидные различия. Она никогда не замечала и толики любви у Эрики, но никогда не позволяла себе вмешиваться в их отношения, не считая себя вправе делать это. Лишь бы ее сын был счастлив. Лишь бы у него все было хорошо…
И вот сейчас, когда ее гордая невестка сидела рядом с ней и говорила эти простые человеческие слова, ей стало жаль ее, она почувствовала своим раненым материнским сердцем, что Эрику переполняет не меньшее горе, чем ее саму, и она приняла ее признание. В эту минуту они были близки в своем горе, как никогда не были близки в счастье.
Глава 10
Прошло уже три месяца после того, как похоронили Макса, а состояние Эрики не менялось. Она так и не проронила ни одной слезинки, заковавшись в невидимый панцирь, и никого не пускала за этот панцирь. Час за часом, день за днем она съедала себя по кусочку, замкнувшись в своем горе и безмерном чувстве вины, которое неотступно преследовало ее с того рокового вечера. Она практически ни с кем не общалась, лишь изредка впуская родителей и навещая маму Макса. Ни друзья, ни коллеги не могли дозвониться до нее, она не поднимала трубку телефона, не открывала дверь, и их попытки пробиться к ней становились все реже и реже, но ее это абсолютно не волновало. Ее вообще ничего не волновало. Кроме своего горя, в котором она жила и потихоньку тонула, рискуя захлебнуться в лабиринтах своего потрясенного сознания. Она будто отстранилась от своего тела и смотрела на себя, свои поступки и свою жизнь со стороны. И то, что она видела, ужасало ее все больше и больше.
— Ты бы выплакалась, Эрика, дочка, ну сколько можно так убиваться. — Мама безуспешно в который раз пыталась встряхнуть Эрику. — Дай волю своим чувствам, и тебе станет полегче, нельзя же так копить все в себе. — Ее очень тревожило состояние дочери, и она подумывала о том, что надо бы пригласить специалиста, чтобы привести ее здоровье в порядок. Обычными задушевными разговорами тут, похоже, не обойдешься.
— У меня нет никаких чувств, мама, разве ты не успела заметить это за всю мою жизнь? Правда, ты особо не придавала этому значения и не учила меня, что жить без чувств — это неправильно. Почему ты не научила меня любить, мама? Почему не научила ценить людей и меньше думать о себе? Разве не это должно внушаться с детства родителями? Почему я пропустила все это? Я же инвалид, мама, ты понимаешь, я выросла моральным инвалидом, потому что у меня нет тех необходимых составляющих, что делает человека человечным. Разве ты не считаешь это ненормальным?
— Ты просто сейчас поглощена горем и поэтому говоришь такие ужасные вещи, Эрика, ты не хочешь найти силы справиться с этим. Тебе нужна квалифицированная помощь чтобы справиться с твоим состоянием, — настаивала мама.
Эрика лишь качала головой, не особо вникая в то, что ей говорили. Они просто не понимали ее. Не понимали, что ее гложет, отнимая все ее душевные и физические силы. Мысль о том, что она убила своего мужа, преследовала ее, становясь ночным кошмаром, не давая дышать без боли. Она физически ощущала, как этот ужас въедался в нее настырным червем, прорывая черные лабиринты в ее воспаленном мозгу. Если бы она только послушала его, если бы только не ушла в тот вечер, как последняя эгоистка, если бы только… Ведь он наверняка имел шанс выжить. А она, Эрика, его жена, которую он так любил и делал все для ее счастья, она бросила его в тот единственный вечер, когда он попросил ее поддержки. Оценивая свою жизнь, она с ужасом видела эгоистичную женщину, которая думала только о себе и которой было совершенно наплевать на других. Даже на человека, который был ей самым близким другом всю ее сознательную жизнь, который был предан ей и отдавал ей все свое сердце без остатка. А она предала его. И не было ни одного даже самого малюсенького шанса, позволяющего хоть как-то загладить свою вину. Потому что он был мертв. И вернуть его невозможно. Даже ее запоздало проснувшаяся любовь к нему не могла вернуть его ей. А может быть, эта любовь существовала давно, но ее эгоизм не давал ей поднять голову? Ее эгоизм боролся за свое право на существование и не пускал никакие конкурирующие чувства в ее сердце, губя их на корню. Любовь и эгоизм никогда не уживутся в одном человеке, потому что любовь — это всегда в какой-то степени жертвоприношение, а приносить в жертву свои интересы, пусть даже ради любимого человека, Эрика никогда не собиралась.
Упущенные шансы, душевная слепота, пустота — все это поглощало Эрику и тянуло все глубже и глубже в бездну, выстраивая по кирпичику панцирь на ее сердце, и день ото дня он становился все толще и толще, не оставляя никому шансов пробиться сквозь него. Сердце то колотилось от отчаяния, то замедляло свой ход, словно устав от бесполезной борьбы. Вокруг была темень, холодная и непроглядная, наполненная голосами, доносившимися неизвестно откуда. Если бы, если бы только, если бы только она не… Ее затягивало в липкую трясину, и не было ни сил, ни желания оттуда выбраться. А дышать становилось все труднее и труднее…
