Звонок поднял меня в час ночи. Я села в постели, провела по
лицу ладонями, включила ночник и уставилась на телефон. Тяжело вздохнула, уже
зная: звонивший весьма настойчив и не угомонится до тех пор, пока я не сниму
трубку.
Я отбросила одеяло, сунула ноги в тапочки, прошлась до окна
и обратно, косясь на телефон, он звонил с равными интервалами и явно не
собирался заткнуться.
«Отключить бы его к чертовой матери», – подумала я и
пошла в кухню искать сигареты.
Потом долго шарила по столу в поисках спичек, закурила,
глядя в окно и слушая, как надрывается телефон.
– Настырный, сукин сын, – усмехнулась я.
Звонки уже по-настоящему действовали на нервы. Телефон на
ночь следует отключать, этот тип всегда звонит ночью. Или под утро… Отключить,
конечно, можно, но где гарантия, что он оставит меня в покое и не станет, к
примеру, звонить в дверь, а может, придумает еще что-нибудь затейливое, чтобы
сделать мое существование невыносимым. Телефон, по крайней мере, привычнее.
Я вернулась в комнату, еще раз вздохнула и сняла трубку.
– Я тебя не разбудил? – поинтересовался мужской
голос.
Отвечать я не собиралась. Я просто слушаю этого идиота и
никогда не произношу ни слова.
– Извини, если позвонил не вовремя. – В его голосе
прозвучала откровенная издевка.
Я стала рассматривать фотографию на стене, это позволяет
отвлечься и не обращать внимания на его слова. Впрочем, особенно разговорчивым
он не был, вот и сегодня хохотнул и заявил с лютой ненавистью, неизменно меня
удивлявшей:
– Тебе осталось две недели. Слышишь, сука?
Я закрыла глаза, потерла переносицу, ожидая, что он скажет
еще.
– Две недели, – повторил он и повесил трубку.
Я прикурила новую сигарету и уставилась в пол, зябко ежась,
с тоской думая о том, что уснуть уже не смогу, а это означало еще одну жуткую
ночь и беспросветное одиночество.
– Сукин ты сын! – бросила я в сердцах, глядя на
телефон, по-настоящему не испытывая к своему мучителю никакой ненависти. Нет, я
рада, что хоть кто-то в этом городе еще ждет его и считает дни. Затушила
сигарету, подошла к стене и коснулась пальцами лица на фотографии. – Я
люблю тебя, – проронила жалобно. Господи, кому это интересно… – Я люблю
тебя, – повторила уже тише и, конечно, заревела. А что я еще могу?
Сползла на пол, вытянула ноги и сжала ладонями виски.
Последнее время это повторялось из ночи в ночь – сидение в углу, раскачивание
из стороны в сторону и безуспешные попытки найти ответ: что же произошло тогда,
пять лет назад? И сегодня, проделав все это, я завела привычную песню – глядя
на фотографию, спросила жалобно:
– Как ты мог поверить, что я тебя предала?
Лицо с фотографии насмешливо улыбалось. Ладно, через две
недели я получу ответ. Этот тип, кто бы он ни был, прав: осталось две недели.
Звонки начались год назад, второго июня. Уже несколько лет
второе июня было самым страшным днем в моей жизни, и ничего хорошего я от этого
дня не ожидала, и вдруг поздний звонок. Тогда впервые я услышала голос моего
ночного мучителя.
– Через год он вернется, – с усмешкой напомнили
мне тогда. – Тебе остался год, сука. Слышишь?
Потом он стал звонить каждое второе число, отсчитывая
месяцы, потом звонки стали чаще: он считал недели.
Я тоже их считала: годы, месяцы, недели и дни. Их было так
много, одинаково серых, тоскливых, без проблеска надежды.
– Ты не должен был верить… – в пустоту проронила я. Не
должен? Кому, чему? О господи!..
Я прошла в кухню, достала коньяк из шкафчика, торопливо
налила чуть меньше половины стакана, залпом выпила, постояла, пялясь в темноту
за окном.
– Мне бы только прожить эти две недели. Две недели –
это сущая ерунда, ей-богу. Четырнадцать дней и ночей. Всего-то…
Я вцепилась руками в подоконник и завыла, стиснув зубы и
зажмурившись.
В первое время такое пугало, я всерьез боялась, что схожу с
ума. Теперь стало привычным. Пальцы разжались, я судорожно вздохнула и открыла
глаза.
– Две недели – это ерунда, – повторила сама себе с
ухмылкой.
Телефон опять зазвонил. Я вздрогнула, постояла,
прислушиваясь. Может, он изменил правила игры? Может… почему бы нет? Прошла в
комнату и сняла трубку:
– Я слушаю.
– У тебя свет горит, – сказал Сашка. – Что,
опять?
– Опять, – ответила я.
– Придушить бы этого сукина сына…
– У Ильи что, так много друзей?
– Хорош друг…
– Он его ждет, – вздохнула я. – Значит, друг.
Ты многих знаешь, тех, кто ждет его?
– Успокойся, – попросил Сашка. – Я тебя
прошу… Все будет хорошо. Через две недели он вернется, и все будет просто
здорово. Я тебе клянусь…
– Конечно, – глотая слезы, согласилась я. –
Конечно… все будет просто отлично, – швырнула трубку, схватила подушку и
уткнулась в нее лицом.
Ключ в замке повернулся, дверь хлопнула, послышались
торопливые шаги. Я приподняла голову и увидела Сашку. Он вошел, посмотрел на
меня укоризненно и отправился в кухню. Мне было слышно, как хлопает он дверцами
шкафчиков, потом он швырнул стакан в мойку и вернулся в комнату. Ночник освещал
его снизу, придавая лицу что-то сумрачное, даже трагическое.
– Так… – Он собрался высказаться резко и даже зло,
вместо этого вздохнул, сел рядом и взял мою руку. Осторожно поцеловал и прижал
к своей щеке. – Бессонница и коньяк, – усмехнулся невесело. –
Опять одно и то же.
Я высвободила руку и стала смотреть в потолок, предметы в
тусклом свете ночника отбрасывали причудливые тени, и я порадовалась, что Сашка
рядом со мной.
– Коньяк, это что – норма жизни? – недовольно проворчал
он.
– Хочешь сказать – много пью? – хмыкнула я.
– Нет. Ты не пьешь. Ты себя в гроб вгоняешь. Ты не
спишь ночами, пьешь, куришь до отупения и пялишься в потолок.
– Странно, да? – спросила я насмешливо. – На
моем месте другая женщина веселилась бы до упаду. И спала бы по ночам сладко,
точно младенец.
