– Нет-нет, ничего, – торопливо заверила
она. – Вы на меня внимания не обращайте. Пять лет – большой срок. Я уж
свыклась. Мы ведь с Димой нечасто виделись, писал он редко, приезжал только в
отпуск на пару дней. Вы не подумайте, он был хорошим сыном, просто… жизнь так
сложилась. Работа… а потом вдруг это…
Чайник вскипел, мы выпили по чашке чая с малиновым вареньем,
Татьяна Петровна продолжила свой невеселый рассказ, я слушала и жалела, что
приехала. Не стоило бередить чужие раны, хоть и поджившие.
– И похоронить-то по-людски не смогла, – сказала
Татьяна Петровна. – Разве ж это дело, человека сжигать?
– Его кремировали не по вашей просьбе? – спросила
я.
– Когда я приехала, все уже сделали. Дали мне банку… –
Женщина опять заплакала. – Сказали, хранить долго его нельзя было, вот и…
– Кто сказал? – осторожно спросила я.
– Не знаю. В милиции, начальник, а уж кто – не скажу.
Не до того было… Я ведь инвалид, в чужом городе ни одной души знакомой, а тут
такое горе… сама себя не помнила…
Некоторое время мы сидели молча, мне стало ясно, женщина
вряд ли знала, у кого работал ее сын и чем вообще занимался. Преодолеть
значительное расстояние и ничего не узнать все-таки было обидно, я взглянула на
часы, прикидывая, что, если отправлюсь сейчас, домой попаду не раньше
одиннадцати вечера. Женщина расценила мой взгляд по-своему.
– Вы торопитесь? – спросила она почти испуганно, а
я поняла: передо мной совершенно одинокий человек, ей хочется поговорить о
сыне, и не важно, кто будет ее слушать, журналист или просто малознакомый
человек. Кажется, она уже забыла о том, что я якобы из газеты, по крайней мере,
вопросов на эту тему не задавала.
– А где он жил, у него была квартира?
– Была, однокомнатная. Продали ее, деньги я получила.
Сосед говорил, обманули меня, за бесценок квартиру-то отдала, но я и этим
деньгам рада, сама-то я в таких делах ничего не понимаю, где мне квартиры
продавать. У меня еще пенсия, в общем, не бедствую.
– А где Дима работал?
– Говорил, в каком-то кооперативе, шофером. Прилично
зарабатывал. Он ведь у меня хороший был, пил мало, а уж как с ним несчастье
случилось, и вовсе бросил.
– Какое несчастье? – насторожилась я.
Татьяна Петровна тяжело вздохнула, опять поставила на плиту
чайник, который к этому времени уже остыл, и сказала, точно извиняясь:
– Он ведь в аварию попал. Вроде бы не виноват, а все
равно наказали. Два года дали. Только из армии пришел, устроился на работу,
года не прошло – и вдруг такое. Уж как я переживала, были бы деньги, так,
может, осудили бы условно, только откуда они у меня? Я Диму одна воспитывала, с
мужем развелись, когда сыну три годика было, а муж-то мой уехал куда-то на
Север, да и сгинул там, больше никогда не виделись, ну и помощи от него тоже
никакой. Вот так вот…
– А когда Дима освободился, сюда не вернулся?
– Нет. В письме написал, что к другу поедет, что уж у
него за друг был, не скажу, но уехал и вроде бы хорошо устроился. Ко мне
приезжал нечасто, но и не забывал. Путь-то неблизкий, а у него работа… За месяц
до смерти карточку мне прислал. – Она поднялась, прошла в комнату и
вернулась с фотографией в черной рамке. Молодой мужчина с длинными светлыми
волосами и открытым лицом весело улыбался мне.
– Симпатичный, – сказала я.
– Да… у нас соседка, его ровесница, еще со школы его
любила, такая хорошая девушка. Я все надеялась, а вот как вышло…
– Сколько ему было лет?
– Двадцать семь. – Женщина вытерла глаза, а я
смотрела на фотографию со странным чувством, лицо казалось мне смутно знакомым.
Заметив, что фотография меня заинтересовала, Татьяна Петровна робко проронила:
– У меня еще фотографии есть. Из армии две карточки и детские, много…
– Можно посмотреть? – попросила я.
– Конечно. Пойдемте в комнату, там удобнее будет.
Мы прошли в комнату с двумя окнами: железная кровать в углу,
шифоньер, старый сервант, у окна стол с двумя стульями, кресло, на подоконниках
горшки с геранью. Японский телевизор на тумбочке выглядел на общем фоне немного
странно.
– Димин подарок, – пояснила женщина, кивнув на
телевизор. – Я ведь редко выхожу, до магазина и обратно, одна радость –
телевизор посмотреть.
Она извлекла из серванта толстый альбом, и мы устроились на
диване.
– Это свадебная фотография, – сказала Татьяна
Петровна, открыв альбом. – Вот такой я была…
– Красивая, – заметила я.
– Молодые все красивые, а годы да болезнь никого не
красят… Это муж мой, Димин отец.
Мужчине на фотографии было лет тридцать, почти лысый, светлый
венчик волос над ушами, тонкие губы, отрешенный взгляд. Впечатление неприятное,
и вновь мне показалось, что лицо смутно знакомо. «Это уж вовсе глупость, –
одернула я себя. – С отцом Димы, который тридцать лет назад уехал на
Север, я встречаться точно не могла. И все же…»
– А это Дима, – перевернув страницу, пояснила
женщина. – Ему здесь полгодика.
Фотографий было много: детский сад, школа, пионерский
лагерь. Все как обычно, однако чем больше я вглядывалась в детское лицо, тем
больше убеждалась в том, что где-то уже видела этого парня.
– А эту из армии прислал, – тот же озорной взгляд,
лихо сдвинутая фуражка, я перевернула страницу и едва не вскрикнула от
неожиданности. Точно такая же фотография хранилась у меня дома: пятеро ребят в
обнимку, в центре Сашка, слева Дима, а справа высокий черноволосый парень,
по-моему, его звали Сережа, он жил в Питере и дважды приезжал к нам, еще когда
была жива мама.
– А где Дима служил? – спросила я.
– В Усть-Каменогорске. Далеко очень. Я к нему так ни
разу и не съездила.
Сомнений больше не было: конечно, один из погибших
охранников – Сашкин армейский друг. Странно, что я об этом раньше не вспомнила,
Димка Егоров и Сережка Аксенов, Сашка часто их вспоминал…
Я сидела в замешательстве, силясь осмыслить новость. Ну и
что? Какое отношение к убийству может иметь мой брат и как все это связано с
арестом Ильи?.. Но как-то связано, я теперь не сомневалась в этом.
Альбом мы просмотрели до конца, выпили еще чаю, и я
засобиралась домой.
– А чего вы про Диму расспрашивали? – все-таки спросила
Татьяна Петровна.
