– А что дальше было?
– Поговорили, тот из милиции ничего не записывал, так
мой покойный муж захотел, ну и ушел следователь. А вечером мужа убили, прямо
возле подъезда.
– Значит, кто-то из преступников узнал о его
показаниях? – предположила я.
– Не знаю, – нахмурилась женщина. – Может, и
узнал. Но не от Ивана моего. Говорю, хоть и пьяница был, царство ему небесное,
но человек осторожный, жизнь научила.
– А следователя этого вы помните? Фамилию, имя или как
выглядел?
– Конечно, помню. Слава богу, на память пока не
жалуюсь. Фамилия его Дерин. Всеволод Павлович. Молодой совсем, симпатичный,
волосы светлые… и вежливый очень, все по имени-отчеству меня… разговаривал
ласково… Иуда, прости господи, – совершенно неожиданно закончила она, а я,
кажется, даже глаза вытаращила.
– Но вы ведь не допускаете мысли, что он как-то
причастен к убийству вашего мужа? – растерялась я.
Женщина невесело усмехнулась:
– Я любую мысль допустить могу: детдомовская я, из
семьи врагов народа. Небось слышали, что это такое?
– Слышала.
– Так-то вот. – Она поднялась и поставила на плиту
чайник. – Следователь ласковый был, Дерин этот, ничего не скажу… Но велел
мне нос не высовывать, не так сказал, конечно, но я слова-то давно выучилась
понимать. Ясно стало, рот откроешь – и тебе по башке дадут. Вот так-то. Я пошла
к знакомой своей, мы с одного детдома, на фабрике вместе работали и жили
рядышком. Посидели, подумали и решили, что помалкивать надо. И ей, и мне.
– А ей о чем? – удивилась я.
– Так она тоже убийство видела, то есть не убийство, а
человека… убийцу.
– Того, кто тех шестерых расстрелял? – спросила я.
– Нет. Художника в ее доме убили. Из пистолета. А она
видела, как из его квартиры мужчина вышел.
– Она что-то услышала и захотела узнать, в чем
дело? – почти не дыша, спросила я.
– Ничего она не хотела, – махнула рукой
женщина. – Кошку выпускала, а тут как бабахнет, ну она к глазку-то и
сунулась. А он как раз и вышел из квартиры, дверь-то прямо напротив. Когда к
ней из милиции-то пришли, она испугалась, говорит, ничего не видела да не
слышала. А потом из газеты узнала, поймали одного за это убийство. Только из
квартиры не он выходил. Женя переживать начала, мол, невинного человека в
тюрьму посадят, идти в милицию хотела… а тут с моим случилось, убили то есть… Я
ей сказала: «Женя, безвинный или нет, только арестованный – бандит, вот пусть в
тюрьме и сидит. А ты сунешься да, как мой, по голове получишь или похуже что.
Правду на земле искать – только здоровье терять, кому и знать, как не нам с
тобой. Молчать надо, пусть без нас разбираются…»
Я смотрела на эту женщину и боялась, что упаду в обморок.
Если бы не она… если бы неведомая Женя тогда сообщила в милицию… Господи боже,
Илья был бы сейчас со мной… «Старая ведьма, – мысленно шипела я. –
Проклятая старая ведьма…» И вдруг поняла, что настоящей ненависти к ней не
испытываю. Передо мной была несчастная женщина, вряд ли она могла припомнить
хоть несколько светлых дней в своей жизни. Грех ненавидеть ее за то, что она
так боялась, тем более после того, что случилось с ее мужем.
Однако эта кухня, грязная и нищая, и сама хозяйка стали для
меня невыносимы. Мне захотелось побыстрее оказаться на свежем воздухе.
– Подруга ваша по прежнему адресу живет? –
спросила я.
– Живет. Только болеет очень. Я ее недавно навещала,
так она опять историю эту вспомнила. Говорит, на том свете с меня спросят за
то, что позволила человеку ни за что в тюрьму сесть. Она верующая…
– А вы?
– А я ни в черта, ни в бога не верю – никому мы не нужны.
Не живем, а так, горе мыкаем до самой гробовой доски.
Я поднялась и сказала:
– Спасибо вам за беседу…
– А вы-то зачем приходили? – всполошилась женщина.
– Хочу написать очерк о жизни пенсионеров, – без
зазрения совести соврала я. – Из тех, что вынуждены довольствоваться
только пенсией. Узнала в ЖКО несколько адресов, вот и собираю материал.
– Напишите, – кивнула женщина. – У меня
пенсия двести шестьдесят рублей, вот пусть научат, как на нее прожить, если за
квартиру плачу пятьдесят. Хоть толку от газет не очень много, может, у кого
совесть пробудится…
Я согласно кивнула и пошла к двери.
– Вам с Прасковьей Ивановной лучше поговорить, –
заторопилась хозяйка. – Из пятьдесят восьмой квартиры. Она вам много чего
расскажет, женщина грамотная…
– Спасибо. Возможно, я к ней завтра зайду, а сегодня
мне уже некогда. – Я торопливо простилась и стала спускаться вниз, ускоряя
шаги, под конец уже бежала.
Села в машину, сдавила виски и попыталась успокоиться. Илья
не убивал, и этому есть свидетель – билось в мозгу. Конечно, не убивал… разве я
сомневалась в этом? Зачем ему было убивать? Ревность? О такой чепухе всерьез
думать не хотелось. А что еще? Убийство без повода… Но ведь кто-то его
совершил? Кто и за что убил Андрея? Что я вообще знаю о его жизни? Ничего. Если
честно, его жизнь интересовала меня мало. Обыкновенный парень, много пил,
считал себя непризнанным гением, болтался по друзьям и пивнушкам, время от
времени окунался с головой в работу, и тогда на свет божий появлялись портреты
наподобие моего. На жизнь зарабатывал теми же портретами, которые предпочитал
делать с фотографий. Хлопот меньше, и заказчики довольны. Деньги у него почти
всегда имелись, и в долг ему давали охотно, Андрей был честен и крайне
щепетилен в денежных вопросах. Не знаю, насколько его вера в свою гениальность
была искренна, но даже малейшей критики он совершенно не выносил. Один раз я
присутствовала при очень неприятной сцене. В его студии собрались несколько
человек, вроде бы ожидалась какая-то выставка, и Андрей показывал свои картины.
– Это портрет? – спросил один из гостей, ткнув
пальцем в картину. – Это, Андрюша, фантик от конфет. Чем и советую
заняться. Говорят, платят прилично.
Андрей матерно заорал и кинулся на обидчика с кулаками. С
большим трудом удалось их растащить, гость, смеясь, покинул студию, пожелав
напоследок:
– Андрюша, на конфетную фабрику…
О Моцарте и Сальери я, конечно, слышала, но Андрей явно не
был Моцартом. В идею о том, что кто-то решил расправиться с ним из-за любви к
искусству, как-то не верилось. Грабить в студии совершенно нечего, Андрей не
бедствовал, но больших денег не имел, к тому же ничто в студии не указывало на
ограбление.
