Бурыкин закрыл коробку с конфетами и убрал в стол. Нинель Егоровна закинула за спину наволочку с лекарствами.
— Ну, не обессудь, дорогой. Я пошла.
— Иди-иди.
Она ушла, а Володя еще долго сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Наконец, он поднялся, сказал как бы про себя: «Лиса в синем сарафане, детство с бабушкой, безотцовщина… Да. Без сомнения, это ее мать».
На его лице появилось грустно-сочувственное выражение, с которым он ходил остаток дня. Доктор Бурыкин был рассеян, коротко и невнимательно беседовал с больными и уехал на «Красной Шапочке», ни с кем не простившись. Со следующего дня он стал ездить на работу на своем автомобиле, чтобы, по крайней мере, по утрам и вечерам больше не встречаться с Альфией.
Давыдов
Давыдову нужно было возвращаться в Петербург, его ждала масса организационных дел. Состояние Тани стремительно улучшалось. Она уже могла не только вставать, но долго ходить, читать, смотреть телевизор. Беседовала с Альфией, самостоятельно ела, мылась, одевалась. Единственное, чего она по непонятной для Давыдова причине избегала, это разговоров о работе. Наука, казалось, совершенно перестала ее интересовать.
Давыдов ежедневно виделся с Альфией. Она советовала ему оставить Таню в больнице на несколько дней одну и заниматься своими проблемами. Он искренне беспокоился, как же Таня останется без него, даже ненадолго. Виталий смирился с осознанием Таниной болезни — и это осознание усиливало в нем жалость к жене. Но одновременно с жалостью появилось чувство, что он отдаляется от нее, — рвались многолетние прочные связи, уменьшалась потребность видеть ее, говорить с ней. Нет, конечно, Давыдов любил Таню все так же и сочувствовал ей всем сердцем, но постоянная, никогда не тяготившая его зависимость от жены, от ее близкого присутствия, от ее суждений как-то незаметно таяла, как незаметно выдувается ветром в солнечный день почерневший мартовский снег.
И с каждым днем в его жизни возрастала роль Альфии. Так же, как дома, в Петербурге, он дня не мог прожить, чтобы хотя бы по телефону не обсудить текущие дела с Таней, теперь он нуждался в обществе Альфии. И хотя их разговоры были посвящены исключительно здоровью и поведению его жены, уже через две недели общения с Альфией он чувствовал странную потребность обсуждать с ней не только дела Тани, но и свои собственные.
Однако Альфия не торопилась сближаться с ним. Казалось, его проблемы нисколько ее не волнуют. Мало ли кто из родственников больных занимает руководящий пост? Посты и должности Альфию не интересовали. Но она стала тоже привыкать к разговорам с Виталием. Он помогал ей отвлекаться от мыслей о Д. При нем она не могла следить, куда ходит, с кем проводит время, что делает ее молодой коллега. Потребность постоянно знать, где находится Д. и чем занимается, стала у Альфии навязчивостью, с которой она не могла справиться. Хорошо было разве то, что, следя за Д., она перестала его физически желать. Он невольно унизил ее своей любовью к Насте. А в том, что он влюблен до соплей, до безумия, до смерти, Альфия уже не сомневалась. Но в любви именно к Насте, понимала она, был и свой плюс. Она не могла соперничать с больной, это было бы недостойно, и это оправдывало Альфию в собственных глазах. Поэтому она заняла выжидательную позицию. Так хищник, притаившись среди камышей, наблюдает за передвижениями беспечных копытных.
Беседы с Давыдовым Альфию развлекали. Правда, Нинель делала какие-то смутные намеки, что лучше бы ей, Альфие, перестать крутить и выбрать из двух «кобелей» одного, из чего Альфия заключила, что Д. Нинель во внимание не принимала. Альфия посмеялась, но Нинкины слова проигнорировала. Приходит к ней Давыдов — пусть приходит. Он дальний родственник главного врача. Не пошлешь же его подальше? И поэтому Виталий взял за правило каждый вечер прощаться с женой и, пользуясь тем, что больных в холл не выпускали, заходить к Альфие.
Домой Альфия теперь не стремилась. И даже не знала, что Бурыкин теперь ездит на работу не на автобусе, а на собственной машине, которую раньше не эксплуатировал из экономии бензина (проезд на «Шапочке» был бесплатный).
Дима тоже уходил из отделения поздно. Верная Сова донесла, что по вечерам он или забирает Полежаеву на прогулку — и они просиживают в отделенческом садике до темноты, или вообще куда-то уводит — и возвращаются они только рано утром. Альфия, которая, конечно, знала о комнате в общежитии и даже поначалу имела на нее собственные виды, находила некое извращенное удовольствие в том, чтобы наблюдать, выводит или не выводит Д. черным ходом Настю. Убедившись, что молодые люди в очередной раз исчезли, она иногда ночь напролет не могла найти себе места, но никак не выдавала себя на следующее утро, хотя для этого требовалась немалая выдержка.
Поэтому вечерние визиты Давыдова немного, но помогали ей избавиться от тоски. Она не особенно разговаривала: просто сидела и слушала, что Виталий рассказывает ей о своих делах, об их с Таней работе. Оба при этом сохраняли равнодушный вид, лишь исподтишка следя, что сделает или скажет другой. Ее развлекало, что Давыдов ставил свою машину так, чтобы она не была видна из Таниного окна. «Конспиратор, однако!» Но тоже не стремилась, чтобы Таня узнала об их вечерних посиделках, для ее же, Таниного спокойствия. Хотя к жене Альфия его совершенно не ревновала — коротенькая, одутловатая… Альфия не понимала, что мужчины находят в таких дамах.
Мать
Наступил конец августа. Всю последнюю неделю Альфия занималась дообследованием Инны Игнатьевны. Бурыкин после консультации посоветовал все-таки провести все необходимые исследования. Левашова и сама думала об этом, но поскольку уговорить мать сделать что-то, что ей не хотелось, стоило больших усилий, все откладывала исследования на потом. Теперь откладывать было некуда.
Но вот, наконец, все результаты собраны в специальную папку. Последними в папку Альфия вложила данные магнитно-резонансной томографии черепа. Для того чтобы сделать эту томографию, пришлось везти мать в Москву.
Скольких трудов ей стоило договориться, чтобы матери сделали эту томографию! Но еще больше уговоров понадобилось, чтобы мать согласилась вылезти из своей норки, которую каждый день проклинала. А уже в кабинете больная наотрез отказалась лечь на специальную движущуюся платформу и заехать в корпус томографа, похожий на большую трубу.
— Не полезу я в эту могилу! Успею еще! Ты меня специально уморить хочешь!
Альфия пустила вход всю дипломатию: рассказала, какое дорогое это исследование, упомянула, что делают его далеко не всем, что ей пришлось специально ездить записывать мать в очередь, платить деньги… Ничего не помогало. Инна Игнатьевна только твердила, как попугай, что внутри трубы нет воздуха и она задохнется.
Выручила доктор — специалист по МРТ. Она слушала-слушала уговоры Альфии и вдруг, потеряв терпение, заорала:
— Ну-ка, кончайте тут кочевряжиться! У меня каждая рабочая минута расписана, очередь в коридоре ждет. Быстрее ложитесь, надевайте наушники и слушайте, что я вам буду в них говорить. В промежутках будет раздаваться музыка. Поехали!
