Вот и сейчас Оля сидела на постели и прислушивалась к нараставшему в голове гулу. Что она такого сделала, что он опять стал ее мучить?
Она закрыла глаза и спросила свою душу:
«Это за то, что я выкрала у Марьянки шоколадку из тумбочки?»
Душа на мгновение вспыхнула, и в Олиной голове раздался мужской голос:
«Нет».
Оля стала вспоминать другие прегрешения.
«За то, что я обещала Нинке за двойной обед вымыть коридор, а сама схалтурила — под кушетками не помыла, потому что наклоняться было лень, а обед сожрала?»
Другой голос, похожий на голос директора фабрики, где Оля когда-то работала, так же четко ответил:
«Нет. Не за это».
«Да и обед был невкусный», — вспомнила Оля.
Она напрягла все свои душевные силы и, очень стараясь не врать, спросила:
«Тогда, наверное, это за то, что я пишу молодому доктору любовные записки и приглашаю его на свидание? Я ведь знаю, что он любит Настю, а становиться поперек дороги чужому счастью — это грех, грех, грех!»
И женский голос, точь-в-точь как голос Альфии Ахадовны, строго проговорил:
«Да, Хохлакова, конечно, за это!»
«Но я не могу с собой справиться, не могу! Не могу!»
«Тогда иди к Нинке и сознавайся во всех своих грехах! Всех, всех, всех!»
Голос гремел в Олиных ушах, затмевал и свет, и воздух. Хохлакова зажала уши не в силах справиться с ним и стала раскачиваться на кровати. Как маятник — вправо-влево, вправо-влево, вперед-назад, вперед-назад.
И как-то поверх голоса возникла мысль: «Боюсь идти к Нинке! Очень боюсь! Она Альфие ничего не скажет, сама таблетку даст. Мне от таблетки будет плохо. Распухну вся, буду как бочка с говном. Альфия увидит — скажет: „Ничего не помогает, нужно электроразряд!“ А я не выдержу, сердце лопнет! Как можно электроразрядом лечиться, когда у меня все сердце в воде! И душа моя вылетит вместе с электроразрядом! А без души мне не жить! Не жить, не жить!»
— Хохлакова! Что это с вами? — Сурин стоял перед ее постелью и смотрел на нечесаную голову Хохлаковой, на растерзанную на груди ночную сорочку, на две водянистые колонны вместо ног. — Вам плохо?
Оля разлепила раньше веселые, а теперь пустые глаза. Монотонно залепетала:
— Мешают мне жить мои грехи, Дмитрий Ильич! Душу мою губят, в голову проникают, звенят там, гудят, все внутри переворачивают — сил моих больше нет! Сделайте что-нибудь! Хоть смертельный укол! Ничего уже не боюсь! Жить не могу, виновата я перед вами!
Дима заглянул в историю болезни. Он по-прежнему предпочитал ходить с историями в отделение, только уже не таскал всю пачку, а брал с собой историю конкретного больного.
— Вам Альфия Ахадовна последний раз назначения делала. Вам эти лекарства давали?
— Давали, Дмитрий Ильич.
— А вы их пили?
Оля на мгновение замолчала. Лекарства она не пила. В отделении существовал порядок: во время раздачи лекарств все больные должны были выстроиться перед Нинкой в очередь с кружками воды и, подходя, открыть перед ней рот. Нинель закладывала в рот лекарство, больной набирал в рот воды, делал глоток и снова открывал рот. Так Сова контролировала прием медикаментов. Но пациентки прекрасно умели прятать таблетки под языком, а потом, воспользовавшись моментом, извлекали их оттуда, прятали кто куда, а потом иногда менялись, иногда даже продавали друг другу. Но горе им, если Нинель обнаруживала хоть одну выплюнутую таблетку! Наказывали без исключения всех: не разрешали смотреть телевизор или закрывали отделение для родных. Однажды Нинка даже оставила все отделение без обеда и заперла холодильник. Когда Альфия узнала об этом, то, рассвирепев, чуть не выгнала Нинку с работы. Сова плакала, каялась и умоляла начальницу пожалеть ее, что, в конце концов, и произошло, но в глубине души Нинель все равно считала, что от суточного голодания этим бездельницам хуже не будет.
«Я с дочкой, бывало, и не по одному дню на хлебе да на воде сидела! Когда надо было пальтишко девчонке какое купить или туфлишки… А уж этим толстозадым и подавно ничего не будет. Можно подумать, они после выписки дома три раза на дню едят! Как же, на пенсию-то! Прямо расшиковались!»
И в смысле приема лекарств больные делились на две неравные группы. Большинство больных лекарства все-таки принимало постоянно — те, кто давал на лекарства «хороший ответ». Они сознавали пользу медикаментозной терапии и даже специально просили районных докторов положить их в больницу, чтобы не тратиться на таблетки. Больные же из второй группы прием лекарств по разным причинам саботировали.
Альфия, естественно, прекрасно об этом знала и всегда требовала от Нинки, чтобы та тщательно отслеживала настроение больных и их желание или нежелание лечиться. Но для Димы в этой работе открывалось столько нюансов…
— Так вы лекарства пили или нет? — повторил он свой вопрос.
— Затемнеет моя душа, если скажу вам неправду. Не пила лекарства я, Дмитрий Ильич.
— Сколько дней не пили? Три дня, четыре, неделю?
— Месяц уже почти не пила.
— Да вы что? С ума сошли?
Хохлакова молчала.
— Почему не пили лекарства?
Она еще помолчала.
— Меня с них разносит.
— Как это разносит? Куда?
— Вширь разносит. И вглубь. Я уже в теле своем просто не помещаюсь.
Теперь Сурин посмотрел на больную по-новому.
«У нее нарушение жирового обмена. И отек. Что же я должен в этом случае сделать?»
— Вот что, Ольга Евгеньевна, — сказал он твердым голосом, как раньше разговаривал со своими хирургическими больными. — Я поменяю вам лекарство. Но вы будете по-честному его пить. Хорошо? Договорились?
— Хорошо. Только вы не будете мне делать разряды?
— Что за разряды? — «Электрошоковая терапия, что ли? Так ее же, наверное, уже не применяют…»
— Электрические. Я от них помру.
— Не буду назначать вам никакие разряды. Сначала уколы два раза в день, потом таблетки. Согласны?
Гул в голове усилился до максимума.
— Давайте-ка еще и давление смеряем.
Как Дима и думал, ко всем психиатрическим делам присоединился еще гипертонический криз. Давление зашкалило за сто восемьдесят.
— Оля, пошли в процедурку на капельницу.
— Вы же сказали, укол?
— Нет, надо капельницу.
— Нинка будет делать?
— Ну, если хотите, я сам поставлю.
Он увидел, как с толстой щеки Хохлаковой поползла к бугристому подбородку широкая дорожка слезы.
— Оля, ну что такое? Пошли!
— Пойдемте, Дмитрий Ильич! Я с вами пойду. — Она отлепила руки от головы и вытерла щеки. — Я знаю, я верю, Дмитрий Ильич, что вы меня вылечите. Я с вами не умру.
